Конвейер смерти
Шрифт:
Ошуев позвонил в караульное помещение и, узнав, что Кирпичевский не прибыл, отправился за ним в роту лично. В каптерке туманной пеленой стоял дым от сигарет и на всю катушку гремел магнитофон. Пьяные офицеры начальника уже не узнавали.
Рассвирепевший Султан Рустамович вызвал комбата и меня. Общими усилиями удалось препроводить развеселый коллектив на отдых – трезветь в камере.
Следующим утром генерал Хреков позвонил начальнику штаба полка и поинтересовался самочувствием Кирпича. То, что он сидит на гауптвахте, Ошуев благоразумно сообщать не стал, отрапортовав:
– Со старшим лейтенантом
– Ну и ладно. Дайте мальчику отдохнуть. Он вчера немного перебрал, пусть расслабится после боевых. Вы, я знаю, несмотря на мой запрет, начали вытаскивать его на боевые действия! – выразил неудовольствие генерал.
– Он сам попросился, товарищ генерал! Его взял в горы под свою ответственность командир батальона Подорожник.
– Ну ладно. Раз сам просится в рейд, бог с ним. Не маленький. Но поберегите парня. Сколько раз он был на боевых?
– Два рейда! – ответил Ошуев.
– Хм-хм. Две рейдовые операции… Не кажется ли, что пора Кирпичевского к ордену представить? Парень-то – орел! Пусть позвонит мне вечерком!
– Подумаем о награде, товарищ генерал! – буквально проскрежетал в трубку возмущенный начальник штаба и по окончании разговора вдребезги разбил телефонный аппарат о стену.
Ошуев распорядился выпустить с гауптвахты Кирпичевского, а остальных оставить.
Чухвастов пришел в караулку выпустить на волю дебошира. Володя в ужасе обнаружил, что в камере сабантуй продолжается с новой силой. Водка, закуска, сигареты. Для полного набора удовольствий не хватало только женщин. Начальник караула, молодой взводный, ничего, конечно, поделать не мог.
– Лейтенант Дибажа! В чем дело? – воскликнул Чухвастов. – Почему пьянка в камере?
– А вы ее сами попробуйте прекратить, товарищ капитан. Может, вас послушают.
Растерявшись, Чухвастов задумчиво почесал переносицу. Вступать в схватку с этими обалдуями ему совершенно не хотелось.
– Ну ладно, допьют, что есть, – и баста! Больше ничего им не носить. Пусть спят. – Приоткрыв дверь, Чухвастов крикнул в глубину камеры, пытаясь разглядеть в клубах дыма того, к кому обращался: – Кирпичевский! На выход! Быстрее освобождай помещение.
– Куда меня? – посмотрел на него осоловелыми глазами Кирпич. – Зачем?
– Свободен! Приказ Ошуева. Иди отсыпайся к себе в комнату.
– Почему меня одного? – удивился взводный.
– Потому что велено выпустить только тебя, – вздохнул Чухвастов.
– Я не предатель! Нет! Один не выйду! Без братанов отсюда шагу не сделаю.
Мишка вернулся обратно в камеру и громко крикнул:
– Так и передайте Ошуеву! На волю один не выйду! Либо выпустить всех, либо никого.
Ошуев, услышав доклад Чухвастова об отказе пленника выйти из камеры, сказал: «Ну и хрен с ним, пусть сидит». Но вскоре вновь позвонил замкомандующего и потребовал Кирпича к телефону. Герой был взбешен, но вынужден был выпустить приятелей из-под ареста. Мишка так и оставался непреклонен: «Свободу всем!» Собутыльники торжествовали, выходя на свободу.
Через неделю загул повторился. Подполковник Ошуев опять наткнулся в каптерке на пьяную компанию. Наверное, у него был нюх на эти дела.
– Василий Иванович! Коршунов с Кирпичом пьянку в роте устроили. Что будем делать? – спросил я, заходя в кабинет комбата. – Их Ошуев застал! На меня полчаса кричал, что разлагаем батальон.
– Ротных
– Кирпича тоже вызывать? – усмехнулся я.
– Нет, не надо. Чего с ним мучаться?! Я в армию его папы еду служить! Не с руки с сыночком возиться! – ответил комбат и задумался: – Знаешь, комиссар, бери Кирпичевского на себя. Проведи политическую работу. Ты человек от него не зависимый, заменяешься в другое место. Я же никак не могу с Кирпичом ругаться. Папа – генерал, он четыре раза сюда звонил и разговоры вел о здоровье сына, о службе.
Подорожник искренне обрадовался возможности свалить самое трудное задание на меня. С Коршуновым, казалось ему, было все гораздо проще. Он ранее написал две объяснительные о пьянстве и торжественно обещал в случае еще одного срыва написать рапорт об отстранении от должности. Правда, Коршунов при этом смеялся: «Мой крестный папа, замначальника Генштаба. Боюсь, номер с отставкой у вас не пройдет! Ха-ха-ха!»
Я напомнил Коршуну о былом уговоре, и он без лишних пререканий написал рапорт об отстранении от должности и отправился опохмеляться.
С Кирпичом проблем было больше, и они свалились на мою голову.
– Товарищ старший лейтенант! Садитесь! – предложил я вошедшему в кабинет Кирпичевскому.
Лицо старшего лейтенанта было опухшим, багровым (действительно, кирпич), а сам он источал устойчивый запах выпитой накануне водки.
– Спасибо! – ответил взводный и сразу произнес следующее: – Никифор Никифорович! Просьба к вам огромная – не воспитывайте меня! Я уже большой мальчик! Пороть и отнимать игрушки поздно. Со мной ведь ни Ошуев, ни Хреков не справляются! Не портите свои молодые нервы! Я отлично понимаю: виноват, мерзавец. Исправлюсь!
– Эх, Миша, Миша. Пропадешь! Сопьешься! – вздохнул я.
– Я?! Не сопьюсь ни в коем разе! Родитель не позволит! – ухмыльнулся Кирпич. – Мое дело в недалеком будущем парады принимать и соединениями командовать. Надо только со взвода на роту шагнуть, а дальше само собой пойдет. Я ведь кремлевский курсант! А это школа генералов! Каждый второй наш выпускник генерал или маршал! Сплошные славные династии! Вот и мне папаня предначертал, не спросив желания, карьеру генерала. И куда теперь от этого деваться? Еще в училище, в выходные, по вечерам мы, те, кого в увольнение не пускали, нажирались водки и проводили плац-парады. Встанешь, бывало, в полный рост на тумбочку и орешь что есть силы луженой глоткой: «Па-а-а-ара-а-д!!! Р-р-а-а-авня-я-ясь! Сми-и-и-ир-р-р-на!!!» И так далее. В нашей «бурсе» учились только на Жуковых и Рокоссовских. А комбат хитрец! Тебя, Никифорыч, на амбразуру толкнул! Не хочет моего папаню обидеть? Жук усатый!
– И что прикажешь делать с тобой? – грустно улыбнулся я. – Расстрелять?
– Нет! Расстреливать не нужно. Обматерить и выгнать спать к чертовой матери. Я беспартийный, не комсомолец, поэтому можете только выговор в служебную карточку записать или строгий выговор.
– Ну что ж! Получай строгий выговор! – объявил я, вставая из-за стола.
– Есть, строгий выговор! – ответил Кирпич и приложил руку к кепке. – Разрешите идти?
– Иди проспись! Маршал-гофмаршал!
– Э-э-э, нет! Маршалом мне не быть! Я всего лишь сын генерала. Будет все как положено: у маршалов свои сыновья! Только генералом!