Конвейер
Шрифт:
Ответили ему коротко. Не кладя трубку, передал ответ Татьяне Сергеевне:
— Дня на четыре. Но завтра ждут еще партию.
Выставил скучные, невозмутимые глаза: что еще?
— Как мастер участка, ставлю вас в известность, что больше сверхурочных работ в выходные дни не будет.
— А что будет? — спросил Никитин. — Какая муха вас укусила, Татьяна Сергеевна? Можно любую беду возвести в принцип, но стоит ли?
— Стоит. Будем эту беду делить поровну. На все сверхурочные работы — решение профсоюзного комитета и приказ, хотя
— Хотя бы. Спасибо. А что изменится?
Она ждала этого вопроса.
— Многое изменится, Валерий Петрович. Врать сами себе не будем. Честно будем плевать на законы о труде. Как вы сами считаете, почему с электролитами такая чехарда?
Никитин глядел на нее как на помеху. Квартира у него сейчас в голове, а не электролиты.
— Возможно, потому что там, где их делают, блюдут законы, не плюют на них, по вашему выражению, как мы. Оттого они нас подводят, а мы — никого.
Знать ничего не хочет, на новом конвейере мечтает выехать. А что на нем будет такая же работа, как и на старом, об этом не думает.
— Подведет вас под монастырь ваш новый конвейер.
Она ждала, что после этих слов грянет взрыв. Любое недоброе слово о новом конвейере бросало Никитина в дрожь. Но Валерий Петрович не шевельнулся, поднял на нее свои отсутствующие глаза:
— Вы так думаете?
Вот как заела его, выбила из колеи новая квартира. Изобретатель. Хочет, чтобы и дома был у него кабинет. Обставится цветочками, закроется от домашних на ключ и будет изобретать еще один конвейер.
— Я понимаю вашу заботу о плане, — все так же витая мыслями где-то в другом месте, бесстрастно говорил Никитин, — но вам стоило бы иногда переключать свое внимание и на машину. Я не заметил у вас творческого отношения к ней.
Вот он о чем. О творческом отношении к резервам конвейера. Красиво, по-писаному звучит, только это мы сами написали.
— Если с электролитами будут продолжаться перебои, придется перейти к творчеству, — пригрозила она, — только вряд ли оно вас порадует, Валерий Петрович.
Она вышла из кабинета разбитая, слабость напала до тошноты, не хотелось никого видеть. Прилечь бы где-нибудь, подремать, ни о чем не думая. Соня поглядела в ее сторону спокойными глазами, ничего не заметила. Зоя тоже глянула без вопроса.
— Соловьева! — позвал ее из глубины цеха мужской голос. — К телефону!
Звонили со склада. Сообщили, что электролиты кончились. Завтра к концу смены будут.
— Как же так? Ведь минут двадцать назад звонил Никитин и ему сказали, что есть запас на четыре дня. Как же так?
Ответа не последовало. Старая песня: наше дело — предупредить.
Час назад, до разговора с начальником цеха, она бы после такого телефонного удара побежала на склад, проверила накладные, самолично бы удостоверилась, что электролиты не уплыли в другие сборочные, поговорила бы с обманщиками, отвела бы душу. Но сейчас не было ни сил, ни желания искать виновников лживой информации.
— Наташа,
— Знаю.
Знает. Все знают, а она одна должна умирать.
— Что же будет завтра? — спросила Наталью.
— Завтра, Танюша, придется поработать для стеночки. Другого выхода нет. А потом — опять в субботу.
Без приказа, без санкции профсоюзного комитета. Это же Наталья потом будет глядеть на нее и спрашивать: «Где приказ? Как это — рабочий день в субботу?»
— На складе сказали, что электролиты будут завтра в конце дня. Вот пусть завтра конвейер и приходит на работу к этому времени.
— Ты что, чокнулась? — Наталья поглядела на нее зверем. — Думай, что говоришь. Зарываться стала, придержать тебя некому.
— Это я кое-кого попридержу. — Татьяна Сергеевна глядела на подругу и не видела ее: только бы самой на ногах удержаться.
На закуску всех бед этого дня подоспел Соломин. Подкараулил у проходной, забубнил что-то, не поднимая головы.
— Говори по-человечески, — перебила Татьяна Сергеевна, — и в глаза гляди. Что случилось?
Солома исподлобья глянул на нее, стал говорить медленнее:
— Можно я завтра буду Зое одну пайку делать?
— Какую пайку? Зачем?
— За концы. Она обрезает концы, а я ей буду за это пайку делать.
Созрел, понял, что Зоя его работу выполняет.
— Ну, а сам-то почему не обрезаешь?
— Не могу.
— Как это «не могу»? С ножницами не управляешься? Объясни толком, почему не можешь, что у тебя с этими ножницами не получается.
— Все получается. Просто не хочется.
Куда ни повернешься, что-нибудь да услышишь. Не может, потому что не хочет. Не хочет, потому что не может.
— Татьяна Сергеевна, так можно я с завтрашнего дня буду лишнюю пайку за это делать? — Солома чиркал подошвами по асфальту.
Спасибо, что еще с ложки кормить себя не просит.
— Да делайте вы все, что хотите, — сказала Татьяна Сергеевна, задыхаясь от бессилия. — Каждый о себе что-то понимает: это он хочет, этого не хочет. Почему же я делаю то, что не хочу?
Солома решил, что она не просто возмущается, а конкретно у него спрашивает, почему так происходит.
— Потому что вы можете, — ответил он. — А я не могу.
Глава пятая
Телефона у Сони не было, и Багдасаряну ничего не оставалось, как ждать у подъезда, когда она с Прошкой покажется во дворе. Детский сад был недалеко от завода, из проходной они вышли почти в одно время, так что прийти раньше его домой она не могла. Виген Возгенович прохаживался по дорожке, дом был многонаселенный, народу в этот час во дворе хватало, и его присутствие здесь никому не бросалось в глаза. Только пожилая женщина в синем плаще, сидевшая на скамейке напротив подъезда, иногда задерживала на нем внимательный взгляд, будто пыталась его вспомнить.