Конвой
Шрифт:
Алейко скормил подопечному пук мочёной ботвы, колдун погрузил лошадей в дрёму. Люди же ещё долго не могли устроиться. Приближение врага, несколько саженей грунта над головой, что, с одной стороны, защита, а с другой — настоящая могила, наконец, просто начало их полного опасностей похода — всё это возбуждало. Лишь Чабрец остался спокоен.
— Четыре версты в день… — принялся подсчитывать он. — Значит, завтра утром они будут над нашим убежищем, а за следующий день уйдут достаточно далеко, чтобы мы смогли выбраться.
— Не следует выбираться слишком рано, — возразил Волошек. — Мы пересидим
— Если Гарчи сумеет их задержать, мы окажемся слишком близко от передовой, — нахмурился Жирмята.
— Если я прав, и смена зодиака нарушит пути снабжения, они в любом случае остановятся. Тут уж ничего не поделаешь.
Поначалу, оставив поднебесное пекло, они наслаждались прохладой. Но настоящее блаженство никогда не бывает долгим. Очень скоро мнимая благодать обернулась серьёзной проблемой. Спальники, одежда, припасы набухли влагой, но поглотить всю её не могли. Вода сочилась сквозь кладку, восстанавливая те самые идеальные условия, что сказываются на конечной цене продукта. Что хорошо для изысканного вина, не слишком годится обычному человеку. Впрочем, Жирмята скоро придумал, как примирить нынешних обитателей погреба с прежним его содержимым. На правах интенданта он обследовал брошенные хозяином запасы. От молодых вин пользы было мало, но двухлетней выдержки портвейн показался Рыжему неплохим подспорьем в борьбе с холодом. Испросив разрешение Волошека, он выдавал вино к обеду и ужину.
Полдня все отсыпались, затем прибавили ещё несколько часов в счёт будущих недосыпов. Некоторое время просто лежали и прислушивались, пытаясь понять, что происходит в городе. Но звуки не могли проникнуть сюда, и бессмысленное занятие людям скоро наскучило. А потом они начали изнывать от безделья.
Тут весьма некстати пришёлся портвейн. Разговоры пошли совсем не добрые. Волошек надеялся, что вынужденное сидение в подземелье, риск остаться здесь навсегда несколько ослабят вражду, заставят людей сотрудничать или хотя бы делать вид, что они одна команда. Однако против его ожиданий давняявражда только разгоралась.
Чернозуб вытащил бутылку, наверняка не из тех, что раздавал Рыжий к обеду, а стянутую со стеллажа без спросу, и, отыскав в темноте эльфа, уселся рядом.
— Выпьешь со мной, остроухий? — вопрос прозвучал как угроза. В том смысле, что от таких предложений отказываться себе дороже.
— Не хочу, — буркнул тот.
— Ну, пригуби для приличия, — не отставал бородач.
— Отстань! Знаешь же, что мы не употребляем вино местной выработки.
— Вот! — Чернозуб добился своего. — Не пьёте вы нашего вина и хлеба доброго не едите, одни лепёшки свои вонючие трескаете. Не позволяет вам традиция принимать от инородцев хлеб с вином. А между тем банки-то свои всюду открываете и деньгами народ маните. То есть, мы ваше покупаем, а вы наше нет. Дайарн вздохнул, видимо, посчитав, что от степняка не отвязаться.
— Никто не заставляет вас покупать товары в эльфийских лавках, — ответил
— Э-э, врёшь, остроухий! Одно дело «никто не заставляет», а совеем другое — строгий запрет, за исполнением которого надзирают старейшины. Вы-то наше в рот не возьмёте, даже если оно и дешевле будет и лучше качеством. Я вот тебе сейчас бесплатно предлагаю, а ты всё одно нос воротишь.
Мог ли Жирмята утерпеть и не влезть в политический спор? Да сроду такого не случалось!
— Что-то дерьмецом потянуло, не находите, джентльмены? — он уселся на спальник и обвёл взглядом темноту, как бы ища согласия публики.
— Дерьмецом? — Чернозуб заподозрил подвох.
— Именно. Ты, случаем, не участвовал в фекальном шествии? Может, и не мылся с тех пор?
Рыжий имел в виду нашумевшее в своё время фекальное шествие. Тогда процессия обывателей с ночными горшками направилась на торговую улицу, чтобы выплеснуть содержимое на витрины банков и дорогих магазинов, принадлежащих главным образом эльфам. Люди шли как на праздник, орали нацистские лозунги, ритмично, в такт словам громыхая железными крышками по горшкам.
Шествие закончилось конфузом. Некий шутник взорвал среди толпы петарду и перепуганные обыватели в панике разбежались, опрокидывая предназначенное витринам дерьмо друг на друга. С тех пор название стало нарицательным для всякого не слишком умного начинания.
Чернозуб громко засопел, а в углу, где отдыхали его приятели, послышался шорох. Над головой Жирмяты хлопнула о камень бутылка. Запах спиртного наполнил воздух.
— А ну, на место! — рявкнул Чабрец. Волошек положил ладонь на рукоять меча. Если завяжется потасовка, по шее получит как бородач, так и Рыжий. Нечего провоцировать драку. С другой стороны — лучше уж пусть сейчас пар выпустят, чем потом под Покровом сойдутся, где даже мелкая свара может запросто погубить всех.
— Я в своём праве, — заявил Чернозуб, отдуваясь. — Я родился здесь и не желаю видеть на моей земле остроухих и косоглазых извергов. Не желаю — всё тут!
— Вот как? — ухмыльнулся Жирмята. — А я, представь себе, тоже родился здесь. Но вот желаю, чтобы вокруг меня жили и эльфы, и гномы, и орки, причём жили свободно, без притеснений. Я хочу встречать их на улицах и болтать с ними в кафе. Твои желания против моих, Чернозуб! И что дальше? Как родину делить будем? Ответа не последовало, и Жирмята, глотнув вина, принялся развивать успех:
— И потом, не надо мне песни петь про преференции. А то я не знаю, что вы, бородатые, эльфийских торговцев в городках степных крышуете.
— Мы вольный народ. Кого хотим, того и крышуем.
— Ах вольный? — уцепился Рыжий. — Так вы считаете себя вольным народом? Но почему в таком случае вы нанимаетесь на службу ко всякой мрази? Почему ваши вольные отряды разгоняют народ на площадях, секут и рубят тех, кто восстал против сатрапов? Разве может быть человек свободным, помогая угнетать других? Свобода — это ведь не монета, которую можно отнять у другого и положить в свой карман.