Корабль, идущий в Эльдорадо
Шрифт:
— Я тебе не девочка, чтобы меня снимать. И не повешенный.
Разговор явно не клеился.
— Может, все-таки попробуем, — убитым голосом сказал Журавлев, доставая из сумки видеокамеру. — Вы нам расскажете о своих творческих планах, личной жизни, заветных желаниях…
Баварин демонстративно разглядывал потолок.
— Мое самое заветное желание, — раздельно проговорил он, — чтобы ты отсюда убрался. И как можно скорее. Тебе понятно?
Журавлеву было понятно. Он убрался.
Мы остались с Бавариным вдвоем. Он сел, потер ладонями опухшее лицо.
— Терпеть не могу телевизионщиков.
Я осторожно заметил, что у Журавлева могут быть неприятности. Баварин пересел в кресло, стоявшее у стола, и налил себе полную стопку водки.
— Начал читать твой сценарий, сынок, — сказал он, залпом осушив стопку и занюхав водку рукавом. — Дочитал до пятой страницы. Пока нравится.
В дверь робко заглянул Журавлев.
— Извините, я тут сумочку оставил.
— Ладно уж, — смилостивился Баварин, — снимай свое дурацкое интервью.
Журавлев воспрянул духом, засуетился, протянул мне видеокамеру, в двух словах объяснив, как с ней обращаться.
— Дорогие телезрители! — бодро заговорил он в объектив. — Сегодня у нас в гостях известный кинорежиссер Евгений Петрович Баварин. Сейчас в Каннах в конкурсном показе участвует его последний фильм «Корабль, идущий в Эльдорадо». Как вы думаете, Евгений Петрович, — обратился Журавлев непосредственно к Баварину, — ваша лента получит главный приз Каннского кинофестиваля «Золотую пальмовую ветвь»?
— Без всякого сомнения, — отрезал Баварин.
— Да, но фильм кончается очень трагически. Герои погибают. А ведь западному зрителю не нравятся такие концовки.
— Верно. Поэтому я для них другую концовку сделал. В русском варианте герои погибают. А в западном — венчаются.
— А почему вы сами не поехали в Канны?
— Какая разница, куда ехать, — поморщился Баварин. — В Канны или сюда. Ведь так? — посмотрел он на меня.
— Может быть, и так, — дипломатично ответил я, — но не для всех.
— Ой, да брось ты! Везде одно и то же.
— И все-таки вы, Евгений Петрович, предпочли приехать на свою родину, — слащаво произнес Журавлев, — а не на Каннский фестиваль…
— Да уж лучше здесь сидеть, чем общаться в Каннах с этими хорьками.
— Похоже, вы не очень жалуете других режиссеров, — кисло заметил Журавлев.
— Актеров я тоже не люблю, — безапелляционно заявил Баварин. — У меня к ним такое же отношение, как к тараканам. Бегают, суетятся…
— А что вы любите? — спросил я.
— Курицу, — ответил Баварин, — жареную.
На лице Журавлева ясно читалось: вот скотина. Но он как ни в чем не бывало продолжал задавать вопросы. А что ему еще оставалось делать?
— Евгений Петрович, может, вы теперь расскажете о своей личной жизни?
— Сейчас расскажу. — Баварин сделай порядочный глоток, теперь уже прямо из бутылки. — В моей личной жизни есть нечто роковое. Вот как у Пушкина с Дантесом. Вы обратили внимание, что у того и у другого в фамилии по шесть букв?
— Конечно, обратили, — не моргнув глазом, соврал Журавлев.
— Вот так же и у меня. Три раза я был женат. И все три жены мне изменили. Причем последняя, Инна, изменила с негром. С негром! — выставил он вверх указательный палец. — Звали этого черного кобеля Джим. — Баварин еще отхлебнул из бутылки. — Тех жен я простил. Ибо кто сам не без греха… А Инну — нет! Потому что не понимаю! Не по-ни-ма-ю! Что ж она делает?! — перешел Баварин на крик. — А ребенок родится?! Черномазый. Ему же потом в школу идти!
«Да, — подумал я, — интересную передачку увидят зрители. Если, конечно, увидят».
— Ну и тип, — сказал Журавлев, когда мы вышли на улицу. — Он меня просто морально изнасиловал.
— Что ты собираешься делать со всей этой белибердой?
— Ерунда, старичок. — Журавлев убрал видеокамеру в сумку. — Это ж провинция. Заретушируем, вырежем, переозвучим… Главное, герой есть, — добавил он, имея в виду Баварина.
— Ладно, — стал я прощаться, — звякни, когда передача в эфир пойдет.
— Обязательно, да и ты позванивай. — Он протянул мне визитку.
Я обратил внимание на обручальное кольцо.
— Давно женат?
— Три года, как окольцован. И знаешь кем?
— Кем?
— Иркой Соловьевой. Помнишь, ты за ней в школе ухлестывал?
Еще бы мне было не помнить.
10
Итак, я решил отомстить Ирине.
Но, придя на следующий день в школу, я опять почувствовал себя слабым и беззащитным. Все те смелые слова, которые я говорил себе ночью, при свете дня растаяли, словно туман. Больше того — они показались мне просто бредом. В самом деле, ну как я могу подойти к Ирине и пригласить ее на свидание? Она же вечно окружена подружками… И если даже представить такой фантастический вариант, что Ира останется одна, то как мне — мне! — подойти к ней и заговорить?
Нет, это было совершенно невозможно.
И в то же самое время невозможно было не подойти. Где-то в тайных уголках подсознания сидело мое истинное «я» — смелое и решительное. Каждый день оно неустанно твердило: «Ты должен подойти к ней! Это твой последний шанс стать настоящим мужчиной!»
Короче говоря, жизнь превратилась в сплошную нравственную муку. Подойти нельзя. Не подойти — тоже нельзя. Ни о чем другом я уже больше и думать не мог.
И вот однажды, на большой перемене, Ирина не вышла вместе со всеми в коридор, а осталась в классе. Она что-то быстро писала в тетрадь.