Корабль-партнёр
Шрифт:
— Не хочешь, дорогой папа? — Фасса перегнулась через стол гибким текучим движением.
Облегающий комбинезон из ригелианской паутинной пряжи подчеркнул изящество ее тела. Она нагнулась достаточно близко, чтобы дать Фаулу ощутить тепло и легкий аромат ее кожи… и была вознаграждена, увидев, как глаза его загорелись желанием и потемнели от боли.
— Та-та-та, милый папочка. — Девушка соскользнула со стола и спрятала мини-кристалл в корикиевое сердечко, прицепленное к ее браслету. — Мы увидимся… вряд ли.
— Интересно, — хрипло произнес Фаул, — сколько их, этих крошечных подвесок, содержат в себе сердца и души
— Немного — пока что. — Фасса помедлила у двери и одарила его сияющей улыбкой. — Я начинаю коллекцию с тебя.
Сейчас, в трех днях пути от Центральных Миров, она уже добавила к коллекции второй кристалл. Фасса машинально покачала браслетом. Каждая из блестящих подвесок была крошечной коробочкой, медальоном или ладанкой, ожидающей, пока внутрь будет заключена какая-нибудь безделушка. Фасса собирала эти подвески в течение всех одиноких лет, проведенных в закрытой школе, тратя на эти недешевые погремушки ручной работы все деньги, которые Фаул переводил ей на именины и Рождество. По одной за каждый раз, когда Фаул приходил в ее комнату ночью. Всего лишь двадцать три в целом. Странно, думала Фасса, менее двух дюжин тщательно выбранных ночей на протяжении четырех или пяти лет — и это заставляет тебя выгнить изнутри. Двадцать три блестящих украшения, каждое так же совершенно и прекрасно на свой лад, как Фасса — на свой. И внутри каждого такая же пустота, как в душе у нее самой.
«Нет, больше не у всех. Два из них наполнены». Фасса оттолкнулась от стены кончиками пальцев и тихонько пошла через рубку, позванивая подвесками на запястье. Прежде чем она закончит, она заполнит каждую из этих подвесок чем-нибудь… подходящим.
«А что потом?»
На это не было ответа, как не было возможного финала у будущего, которое она наметила для себя.
Рубка управления была пуста; Полион и его приятели расползлись по своим каютам, чтобы обдумать свое пари и его возможные последствия. Отлично. Блэйз знал, что мог прекрасно поговорить с Нансией и из своей каюты, но почему-то казалось более правильным прийти сюда и беседовать прямо с титановым пилоном, в который была заключена ее капсула.
Кроме того, в каюте она ему не ответила. Он подумал, что она, возможно, отключила сенсоры в каютах, чтобы оставить пассажирам право на личную жизнь.
Блэйз неуверенно откашлялся. Теперь, когда он стоял здесь и отнюдь не был уверен в том, что его присутствие желательно, ему казалось странным говорить со стенами. Такие вещи могут привести к тому, что тебя отправят отдыхать в какое-нибудь милое местечко вроде Саммерлендской клиники. Блэйз вздрогнул. Спасибо, это не для него. Если ему понадобится медицинская помощь, то он уж точно обратится в клинику, где не работает эта гадюка Альфа бинт Герца-Фонг.
— Нансия, ты меня слышишь?
Безмолвие было таким же абсолютным, как в черной космической пустоте за тонкой оболочкой мозгового корабля.
— Я знаю, что ты слушаешь, — в отчаянии произнес Блэйз. — И смотришь тоже. Ты должна. Я не стал бы закрывать глаза или поворачиваться спиной к кому-нибудь вроде моего кузена Полиона, и я не верю, что ты станешь рисковать и позволишь ему проникнуть в рубку управления иначе как под твоим пристальным надзором.
Титановый пилон Нансии переливался радугой в свете ламп, искрился и отбрасывал блики. А Нансия ничего не сказала.
— Послушай, я знаю, что ты подумала, но это совсем не то. Правда. — Блэйз нервно ухватился за спинку кресла. — Я имею в виду, что я мог поделать?
Безмолвие.
— Ну ладно, — согласился Блэйз. — Возможно, они бы меня и не выкинули. Особенно если я сказал бы им, что ты «мозговой» корабль и можешь собрать против них улики.
Безмолвие.
Это было хуже, чем когда он месяц просидел запертый в своей комнате.
— Но это означало бы донести на тебя, — напомнил Блэйз, — а ведь ты действительно не хотела, чтобы они знали, что ты все слышишь, верно?
Безмолвие.
— Ну ладно, чего ты вообще от меня ожидала? Они все меня ненавидят. — Голос Блэйза сорвался. — Разве недостаточно плохо то, что я направляюсь на Ангалию и проведу следующие пять лет, раздавая пакеты от ПТП каким-то ходячим овощам? Что, я должен вдобавок лишиться единственных своих друзей во всей системе?
Нансия наконец ответила:
— Они тебе не друзья, и ты это знаешь.
Блэйз пожал плечами:
— Лучшая подделка, какая у меня была. Послушай, я всю жизнь был в своей семье паршивой овцой, никто обо мне не беспокоился, никто меня не любил, никто не уважал. Можешь ли ты винить меня за то, что я хочу изменить такое положение дел? Всего лишь раз в своей жизни я хочу быть вместе.
— Ты это сделал, — сказала ему Нансия. — Насколько я вижу, ты теперь действительно вместе со всей остальной компанией этих отморозков. А что касается уважения… можешь добавить меня к списку тех, кто тебя не уважает. Я не верю, что ты убегал из дома три раза. Тебе не хватит смелости и улицу перейти, если кто-нибудь не переведет тебя за ручку.
— Я это сделал!
Безмолвие.
— Ну, один раз, все равно. И если бы я сбежал снова, все было бы так, как я рассказывал. Они ждали бы меня в Академии. Так какой смысл? И какая разница? Как следует продумать — все равно что реально сделать, не так ли?
Безмолвие.
Блэйз решил вернуться в свою каюту, прежде чем кто-нибудь явится в рубку и застанет его беседующим со стенкой.
— И еще одно, — произнес он. — Я действительно поступил в Академию. Под именем Блэйз Докем. Можешь проверить в записях Академии!
Нансия продолжала хранить молчание. Всю дорогу до Ангалии.
Глава 5
Пространство вокруг корабля обрушилось внутрь себя, закручиваясь спиралью, подобно торнадо, и устремилось к точке сингулярности, где в определенный момент подпространство Центральных Миров пересекалось с подпространством Веги. Снабженный метачипом параллельный процессор корабля решал и оптимизировал множество равенств, представленных в тысячеквадратной матрице подпространственных точек, падал из данного подпространства в расщепление и проскакивал схлопывающийся туннель пространств, каждую десятую долю секунды выбирая и решая новую оптимизационную проблему. Для Нансии сингулярность была примерно тем же, чем старинный земной спорт под названием «серфинг» — как она его себе представляла: балансируя на неразлагаемой точке, где встречаются расщепляющиеся пространства, она распознавала и использовала локальные пути так быстро, что проблемы оптимизации массивов сливались в одно сплошное ощущении скольжения на волне, которая все время была готова рассыпаться брызгами под ногами, но не рассыпалась.