Кораблекрушение у острова Надежды
Шрифт:
Братья Нагие и Бельский перестали разговаривать и уставились на глиняный горшок, остывающий на окошке.
Наконец варево остыло, и Ондрюшка опорожнил половину горшка. Он уселся на скамейку у печи и неотрывно смотрел на раскаленные угли. Свечи велел потушить.
Колокол у соборной церкви отбил полночь.
— Что хочешь знать, спрашивай, — глухо произнес Ондрюшка,
— Долго ли жить будет царь Федор Иванович?
— Не много и не мало. Пять лет проживет, — помолчав, отозвался Ондрюшка.
— Будут ли у него наследники?
— Нет.
— Князьям Шуйским верить можно ли?
— Верь, но на себя более надейся.
Братья посмотрели друг на друга. Михайла крякнул.
— А Борис Годунов долго ли жить будет?
— Долго.
— А царевич Дмитрий, крепок ли он к царской власти? — спросил Михайла.
— Младенец крепок вашими делами. Не утопите его в пианстве.
— Есть ли во дворце лихие люди?
— Много, всех не перечесть.
— Кто же они?
— Не знаю.
Еще немало вопросов задали братья Нагие Ондрюшке-ведуну о том, что сбудется в жизни. Наконец он совсем обессилел. Глаза сделались красными, выпученными, на губах пузырилась пена. Он стал городить несусветную чушь, потом свалился на пол и захрапел.
Печь погасла. Михайла отворил створку окна, в горницу хлынул свежий ночной воздух.
— Уж больно ты тучен, — сказал Бельский, посмотрев на жирные щеки и необъятный живот Михайлы.
— Скоро десять пудов наберу, — похвалился Нагой.
— Смотри, худо придется, задавит тебя жир.
— Пока жирный сохнет, худой сдохнет, — засмеялся Михайла. — Одно плохо: не на всякую лошадь сядешь. — Он смеялся долго, пока брат не толкнул его в бок.
Застолье продолжалось. Братья Нагие и Богдан Бельский выпили еще много вина и меда. Приятели громко спорили между собой. Предполагали, как лучше строить государство и каких людей приблизить. Словом, крепко надеялись Нагие на скорое и почетное возвращение в Москву.
Когда колокол отбил два часа, Ондрюшка Мочалов зашевелился и, не открывая глаз, снял с правой ноги сапог, скинул портянку и долго расцарапывал пальцами мозоль на мизинце. Не надев сапога, снова повалился на кирпичный пол и захрапел.
Уже было совсем светло, когда Богдан Бельский вернулся в царицыны верхние покои. Он пробрался тихонько в спальню к царевичу Дмитрию, где ему по положению дядьки была приготовлена постель. Толкнув ногой храпевшего у порога слугу, он приказал раздеть себя и, повалившись, сразу уснул.
Рано утром, когда хозяйки топили печи и готовили завтрак, старший конюх царицыной конюшни Ванька Пузырь, пережевывая на ходу ржаной хлеб с салом, подвел к дому гнедую кобылу. На Ваньке новые портки, сермяжный кафтан, на ногах кожаные сапоги, смазанные дегтем. Он попрощался с женой, сорвал с дерева десятка два краснощеких яблок, взгромоздился в седло и не торопясь затрусил по московской дороге.
Ванька
Небо было синее, без единого облачка. Солнышко стояло совсем низко, и жара еще не чувствовалась. Покачиваясь в седле, старший конюх стал думать, что он купит в Москве на деньги, полученные от Клешнина, какие кому он привезет подарки.
Через час пономарь по прозвищу «Огурец», оставив за себя на колокольне старшего сына, запряг в телегу вороного конька и, кинув под сиденье охапку сена, поехал в Москву.
И пономарь Огурец ехал в Москву не с пустыми руками, прикидывал, сколько денег ему заплатят в приказе за важные вести.
А еще чуть позже царевичев спальник Неудача Малыгин выехал из кремлевских ворот и тоже поскакал по московской дороге. В мыслях у него было другое: он надеялся на вызов в Москву спальником к самому царю Федору.
Глава двадцать шестая
ГРЕБЦАМ ПОВЕТЕРЬЕ, А КОРМЩИКУ В ЗУБЫ
Братья Мясные долго наблюдали моржовое лежбище. В отлив они перебрались на южный остров, и Никандр привел своего брата к знакомым местам. В прежние годы Никандр Мясной ходил на моржовый промысел из Пустозера и хорошо знал повадки зверя. И на острове Надежды ему приходилось бывать не раз. Однако торговля пушниной оказалась прибыльнее, и Никандр вместе с братом вот уж десять лет меняли у самоедов песца и соболя и черную лисицу. Обманывая доверчивых людей, братья нажили немалое богатство и помышляли в скором времени переселиться из диких холодных мест у озера Пустого в богатые Холмогоры.
— Льды зверя с полуночных сторон гонят, — задумчиво говорил Никандр, наблюдая, как к лежбищу подплывают всё новые и новые коричневые звери.
Уставшие после долгого перехода, они, тяжело переваливаясь, ползли на берег, искали себе место для отдыха и сна. Тем, кому не хватало места, взбирались на спящих зверей и, найдя удобное местечко, сразу засыпали. Иногда между проснувшимся моржом и пришельцем возникала драка.
На лежбище раздавался громкий храп. Хриплый лай, фырканье и рев приплывающих зверей не пугали спавших.
От залежки исходил терпкий и острый запах.
Вдруг Никандр схватил за руку брата:
— Фома, морж-одинец! Смотри, смотри, нерпу поволок!
Огромный морж с толстыми аршинными клыками рвал зубами зазевавшуюся нерпу. Вода окрасилась кровью.
— Моржи рачками питаются, на дне их ищут, а одинец и нерпу жрет, и птицу сонную, и птенцов из гнезда выхватывает, и на человека при случае нападет. А этот, ну и зверь, велик больно… Схарчил нерпу-то.
Одинец нырнул в воду, вскоре вынырнул, шумно выпустил высокий пенистый столб, поднял клыкастую голову, оглянулся и поплыл на север, к видневшемуся острову Надежды.