Шрифт:
Утро вечера мудренее
«А уши у него серебряные?»
Макар Синицын сидел на подоконнике, слушая звуки, которые нагоняли на него тоску: тихо гудел белоснежный новенький холодильник, тикал будильник, за окном посвистывал ветер. Потом раздался щелчок, и гудение смолкло.
Синицын смотрел в окно. Солнце садилось, от голых деревьев и домов протянулись длинные тени, вдали под сопками сгустилась тьма. Ветер гнал по тротуару желтые, красные, бурые листья. По двору носился в одиночестве второклассник Гоша Шурубура. Вот он заметил Синицына, подъехал поближе и остановился, не слезая с велосипеда. Задрал голову кверху.
— Когда планер сделаешь? — заорал он. — Обещалкин!
Макар сделал вид, что не слышит, и стал гладить сидевшего рядом с ним толстого полосатого кота Обормота. Тот заурчал от удовольствия и повалился набок.
Шурубура укатил, не дождавшись ответа.
Дом стоял на высокой Казачьей горе, и отсюда открывался прекрасный вид на весь Хабаровск. То есть не совсем на весь, потому что город тянулся вдоль великого Амура на десятки километров, но Макару всегда казалось, что он видит весь Хабаровск. Вдоль по улице Калинина стояли многоэтажные дома, справа виднелся Амурский бульвар, за бетонной набережной раскинулась безбрежная водная гладь в золотой чешуе волн. Сегодня эта чешуя отливала холодным блеском — чувствовалось дыхание осени, уже окрасившей далекие сопки в багряный и желтый цвет. Обезлюдел песчаный пляж, на который любил бегать Макар, и даже палубы величественного белоснежного лайнера «Семен Дежнев», резавшего острым носом небольшие волны, были пустынны — они не пестрели, как летом, нарядными одеждами отдыхающих пассажиров.
Но Макар видел Амур и другим — вздыбившимся, грозным. Вздымались пенные гребешки волн, которые с грохотом обрушивались на берег, в воздух взлетали брызги и водяная пыль, и небольшой буксирчик или грузовой теплоход, ныряя среди серых валов, торопились укрыться в спасительном затоне выше по течению. Выл ураганный ветер в ажурных стрелах высоченных кранов, намертво закрепленных на своих рельсах внизу, в грузовом порту, и казалось, что многоэтажный дом вот-вот стронется с места и поплывет вперед, навстречу урагану. Тогда Макар садился на подоконник и во все горло распевал, глядя на бушующую реку:
Шуми, Амур, шуми, наш батюшка, Иэ-эх, таежная, безбрежная река!Обормот с перепугу прятался под тахту, а Макар смеялся и представлял себя капитаном на мостике большого теплохода. Вот подносит он ко рту рупор и громовым голосом отдает команды: «Свистать всех наверх! Полный вперед!»
Сейчас, с наступлением осени, такие бури налетали все чаще — Амур словно сердился и бушевал перед зимой, когда его непокорные волны надолго успокоятся под толстой ледовой броней.
…В холодильнике опять щелкнуло и загудело. Синицыну вдруг показалось, что где-то там, внутри, сидит маленький-маленький человечек, одетый в теплую шубку, собачьи унты и меховую шапку с длинными ушами. Вся одежда точь-в-точь как у папы Макара, известного полярника. Сидит человечек, а перед ним рубильник наподобие того, что в подвале. Повыше рубильника термометр. Человечек смотрит на него и, как только столбик опустится ниже красной черты, выключает рубильник. А потом, когда столбик перерастет красную черточку, снова включает. И так без конца…
А что он ест? Конечно же, то, что лежит в холодильнике. Колбаски, сыра поест, лимонаду попьет или молочка. Ему бы чайку горячего — стужа все-таки там, внутри… Вон папа рассказывал: так намерзнешься на Севере, что только чай и спасает — пьют его без конца.
Из-под холодильника осторожно высунулась острая белая мордочка. Тревожно зашевелились лучики блестящих усов. И вот показался маленький белый мышонок. Синицын удивился: откуда он взялся? В школьном живом уголке он видел белых мышей, но никогда не слышал, чтобы они водились в квартирах.
Но тут он удивился еще больше: в последнем луче заходящего солнца глазки, усики и хвостик мышонка ярко сверкнули.
Они были золотые!
Как завороженный, смотрел Синицын на мышонка, а тот, не подозревая, что в кухне кто-то есть, подбежал к столу и принялся обнюхивать его ножку. Тут Обормот подобрался, напружинился и прыгнул. Пытаясь перехватить его, Синицын полетел с подоконника. Мышонок белой молнией мелькнул и скрылся под холодильником. Обормот забегал вокруг, урча и нюхая пол.
— Что, не вышло? — укоризненно сказал Макар и подул на руку. — Еще и царапается! На такого маленького кинулся! Это же мышонок с золотым хвостиком… Иди и лови лучше в подвале крыс. Боишься, небось, что уши тебе обгрызут.
Кот сел, захлестнул вокруг передних лап хвост и уставился в угол желтыми злыми глазами. Он судорожно облизывался.
— И не стыдно тебе, разбойнику? — возмутился Макар.
Кот перекинул хвост с одной стороны на другую.
— Достукаешься, выгоню отсюда.
Дверь заскрипела. На шум явился Брехун — маленький фокстерьер, ласковый с друзьями, но беспощадный к врагам. Он презрительно смерил кота взглядом черных глазок-вишенок из-под нависавших на морду белых шелковистых прядей и, стуча когтями, подошел к Макару. Уткнувшись холодным носом ему в руку, вильнул хвостом.
Кот настороженно изогнул спину, готовясь свечой взвиться на стол, если Брехун неожиданно бросится на него. Но тот вдруг забеспокоился и двинулся к холодильнику. Сунул под него нос и стал шумно нюхать.
— И ты туда же! — упрекнул его Макар. — Ну, что там потерял? Ополчились на маленького.
В коридоре раздался звонок.
— Это ко мне пришли! — сообщил Макар коту и фокстерьеру и бросился из кухни. И действительно, открыв дверь, он увидел Дашу Поспелову и Генку Лысюру. За ними топтался, поблескивая круглыми очками, Зина Живцов. Под мышкой у него торчал рулон белой бумаги.
— Заходите, заходите, — засуетился Синицын. — Вот вешалка, раздевайтесь.
Генка подскочил к Даше и помог ей снять пальто.
— Эх ты, хозяин! — упрекнул он Макара. — Надо же помочь даме раздеться.
«Дама» захихикала и стала поправлять перед зеркалом косички. Синицын покраснел так, что у него зачесалась шея.
— Ладно, раздевайтесь, — грубовато бросил он и вразвалку пошел в комнату.
Генка взял у Зины рулон и расстелил его на столе, а сам принялся бегать вокруг. Это у него называлось «творчески мыслить».