Кордон в облаках
Шрифт:
Через минуту Артамонов докладывает о прибытии.
Перед Тимчуком подтянутый белобрысый крепыш с открытым добродушным лицом.
«Он, конечно, чувствует свою вину, — думает командир роты, — но вряд ли осознал ее до конца, вряд ли отдает себе отчет в том, к каким страшным последствиям могла привести его беспечность».
Тимчук помнит, как этот паренек впервые прибыл в роту из карантина. Он быстро вошел в солдатскую жизнь. Учеба давалась парню без особого труда, хотя сначала специальность планшетиста ему не понравилась. Может потому, что до армии он работал
Артамонов освоил вторую специальность — зарядчика аккумуляторов. Отнесся к этому серьезно, и сейчас на нем держится вся аккумуляторная.
Тимчук вспомнил то время, когда в роте не было аппарата для гонки дистиллированной воды, ее привозили снизу, а зимой использовали снег. Все это было очень неудобно. Артамонов сам сконструировал аппарат, на котором за десять часов можно выгнать 20–25 литров воды. Потом он стал делать другой аппарат — электрический, более производительный и требующий меньшего ухода.
«Как же могло случиться, что этот хороший солдат, фамилия которого была внесена к 23 февраля в список отличников роты, подвел нас всех?» — думает Тимчук.
— Ну что же, Артамонов, доложите, как вы умудрились выдать ложную цель и вести ее в течение нескольких минут?
Командир роты расстроен и не скрывает этого. Пусть знает этот планшетист, что здесь вина одного ложится пятном на всю роту. И не так-то легко бывает это пятно смыть, как это может показаться на первый взгляд. Об этом должен помнить каждый солдат все время.
Артамонов переступает с ноги на ногу и поднимает на командира глаза.
— Не расслышал я. Мешал противогаз, — глухо говорит он. — Да что там говорить, товарищ старший лейтенант. Во всем виноват я. И только я.
— Хорошо. Вы не могли расслышать первую засечку. Ну, а как же получилось, что и дальше вы повели цель по неверным засечкам?
Артамонов долго мучительно молчит. Потом, видимо, набравшись духу, признается, что остальные засечки он слышал правильно, но побоялся доложить об этом дежурному. Рассчитывал на то, что ошибка останется незамеченной.
— Я понимаю, товарищ старший лейтенант, какая моя вина… Такое у меня случилось впервые в жизни..
Тимчук долго молчит, меряя шагами маленькую канцелярию.
— Да, товарищ Артамонов. Вы просто успокоились и зазнались, я так считаю, — наконец говорит командир роты. — Вы поверили в свою непогрешимость, и поэтому проявили небрежность в проведении цели. Вы обязаны были переспросить координаты первой засечки. Идите.
Командир роты понимал, что Артамонов виновен. И снисхождения к нему не может быть, какие бы ни были у него заслуги в прошлом. И самое страшное, может быть, даже не то, что он ошибочно нанес цель, а то, что струсил
«А если бы все это происходило в реальной боевой обстановке?..» — уже в который раз задает он себе этот вопрос.
«Значит, тут где-то мы недоработали, — думает Тимчук. — Нужно будет поговорить об этом с офицерами.
Но не снимается, конечно, вина и с оперативного дежурного. Видно, и кое-кто из офицеров болеет самоуспокоенностью. Значит, я тоже что-то упустил, а мелочи часто ведут к крупным просчетам в нашей работе…»
ЛЕЙТЕНАНТ ВЛАДИМИРОВ
На пункте управления ночь. Планшет общей воздушной обстановки, упирающийся своим верхним краем в потолок, чист, как небо в безоблачный день. Целей в зоне радиолокационной разведки нет.
Оперативный дежурный просматривает журналы для служебного пользования. Из головы у него не выходит происшедшее с Артамоновым. Он понимает, что и сам в какой-то степени виноват, что Артамонов запорол цель. Нужно было проконтролировать, а не надеяться на его опытность. Да, нехорошо получилось.
«Ну ничего, — пытается успокоить себя лейтенант, — на ошибках учатся».
Владимиров не любит долго расстраиваться. «Жизнь такая штука, что гладко все никогда не бывает, — рассуждает он. — Неудачи живут рядом с удачами, грустные минуты с радостными».
Тишина убаюкивает. Даже глаза слипаются. Но Владимирову нужно еще проверить боевое дежурство расчетов станций, часовых.
Он надевает шинель, выходит на крыльцо. Запаздывает нынче лето. В прошлом году в это время уже ходили в летней форме — «кубинке», как ее здесь называют. Ее выдают только туркестанцам. Она нравится Владимирову: рубашка защитного цвета с короткими рукавами и отложным воротником, панама с широкими полями и дырочками для вентиляции, свободные, наподобие лыжных, шаровары. Отличная форма.
Дежурный идет вдоль станций. Темно. Только прожектор-юпитер, установленный на столбе возле бани, выхватывает из мрака поблекшие за зиму домики: казарму, клуб и старую корявую арчу возле клуба. Ночью городок кажется совсем маленьким, почти игрушечным. Это потому, что ничего не видно. Даже страшно почему-то делается Владимирову, когда он думает, что вокруг на десятки километров ни единой души. Только горы, горы и горы. И граница рядом. Чужая земля.
Лейтенанта окликает патрульный.
— Стой! Кто идет? Пароль?
Дежурный произносит в темноту отзыв. Патрульный с карабином наперевес выходит из-за дерева. Это Колбин — невысокий, щуплый солдат. Владимиров узнал его по голосу.
— Озяб сильно?
— Есть немного.
— Скоро сменят. Все в порядке?
— Нормально.
Дежурный направляется к станции и встречается еще с одним патрульным. Он с собакой Дозором. В роте Дозор знает всех. Он подбегает, ластится. Лейтенант треплет его за ухо и идет на станцию.
Дежурный электромеханик Асанов докладывает, что все агрегаты питания исправны и находятся в боевой готовности.