Корела
Шрифт:
— Надо посмотреть, что там происходит хоть одним глазком. Целое сражение идет, и нешуточное!
Кляня про себя любопытство, то самое, что сгубило многих хвостатых созданий, Владимир стал быстро «прибираться». Отволок в кусты свой рюкзак, затем взял другой, удивился мимолетно — тяжеловатым оказался. Борзо оттащил лодочный мотор — всего десять кило, канистру с бензином и газовую плитку. Вернулся, спустил воздух из лодки, отволок и накрыл рюкзаки, благо «резина» цвета зеленого с разводами, как лягушка. Последними укрыл весла — теперь заметить припрятанное добро могут только в двух случаях — если наткнутся случайно, или будут искать целенаправленно.
Замирая от каждого шага, мужчина двинулся вперед, осторожно скользя мимо густых елей, стараясь выбирать между ними дорогу и обходя березняки —
— Это что за «реконструкторы»?!
Видел подобные зрелища по телевизору — нарядятся люди в средневековую амуницию, и устраивают «потешные баталии». Вот только спустя секунду, всмотревшись в происходящее через мощную оптику, Владимир почувствовал себя плохо, и с трудом сдержал приступ тошноты — какие игры, тут царствовала сама смерть…
«Убойный» довод даже для «таежного прокурора»…
Глава 3
— Это куда я попал? Во времени, что ли, «перенесся»? Как в книжке, никогда бы не подумал…
Владимир бормотал, рассматривая в оптику происходящее перед ним действо, а оно было весьма занимательным, если не принимать в расчет, что все происходящее оказалось запредельно серьезным, не понарошку. Одно дело компьютерные игры, где потоками льется рисованная кровь, или художественный фильм, где правдоподобность достигается спецэффектами и трюками, и совсем иное, когда собственными глазами видишь, как человек головы лишается, или под ударом огромного лезвия топора отсекается рука. Он несколько раз едва сдержал рвотные позывы, настолько ему стало скверно от увиденного зрелища, не правдоподобного, а самого что ни на есть натурального, предельно естественного, как сказал бы любой человек.
Сражение шло возле небольшого селения, состоящего из трех больших домов, сложенных из бревен, и стоящих неправильным четырехугольником — еще одним строением являлось нечто, одновременно похожее на воротную башню и церковь, на маковке которой высился православный крест — в том ошибки быть не могло. Окон в строениях нигде не было, по крайней мере, на внешнюю сторону — он их не видел. Вместо них в толстенных бревнах были вырублены узкие бойницы, откуда время от времени высовывался толстый ствол, из которого во время выстрела вылетало нереально длинное пламя с огромным клубом белого густого дыма. Промежутки между домами и башней прикрывались самым натуральным тыном — частоколом из толстых бревен, заостренных вверху и представляющих солидные колья. В нем тоже были бойницы — и стрельба велась достаточно интенсивная.
— Монастырь, что ли?! Или как правильно — вроде скит?
Он разглядел защитников — на башне показались двое в черных подрясниках и скуфьях на голове. Тут никакой ошибки — подобные уборы носят все служители православной церкви, от чтецов до архиереев. Стволов у гарнизона было три, максимум четыре десятка, только перезаряжали их долго, больше минуты, он даже наскоро совершил подсчет. Второй очаг обороны находился на отдалении, у трех телег, с побитыми насмерть запряженными лошадьми. Там дрались семь-восемь ратников, причем на них поверх кафтанов имелись доспехи, в виде наложенных друг на друга больших железных пластинок. Как такие местные «бронежилеты» (панцири или кирасы, может, но явно не кольчуги из колец) можно было назвать, Владимир не ведал — знаний у него соответствующих не имелось, не историк ведь, хотя книги читал, и романами увлекался в юности.
Вот только с этим отрядом русских воинов, а в том сомнений у Стефановича не осталось (подгадал родитель, дал ему свое отчество с фамилией совершенно одинаковые, только с разным ударением), уже было покончено. Перебили всех супостаты — постреляли, покололи и порубили — кровища во все стороны, жутко смотреть, ощущение, будто в кошмарном сне находишься, и выбраться
Какие тут съемки, прах подери, тут любого режиссера вырвало, зеленым стал бы от подобного зрелища!
А вот противник был узнаваем по тем многочисленным картинкам и рисункам, что приходилось листать в книжках. Да и кинофильмов пересмотрел множество — европейская одежда позднего средневековья, вполне узнаваемая сразу с первого взгляда. Еще бы — башмаки с пряжками, чулки, гольфы и гетры, штаны «пузырями», кружевные воротнички тоже встречаются, шляпы всевозможных фасонов, некоторые с павлиньими перьями, которых русские вообще никогда не носили. У многих кирасы и железные каски с загнутыми полями, самое разнообразное холодное оружие — от алебард и коротких копий с вычурными наконечниками (последние вроде бы как протазанами именуют), до небольших мечей с широкими лезвиями, вроде тесаков. И было их до устрашения много — полторы сотни на первый взгляд, никак не меньше. Причем добрая треть была вооружена длинноствольными мушкетами, граненые стволы которых стрелки укладывали на «двузубую» сошку. Еще бы — «дуры» явно тяжелые, килограмм по десять минимум, да и пламя от выстрела более устрашающее, чем у русской пищали. А вот замки фитильные — перед выстрелом стрелки раздували тлеющие концы.
Действовало европейское воинство вполне слаженно и умело — обложили скит со всех сторон, ворота и башню взяли под обстрел «мушкетеры». Они выстроились в три шеренги, по два десятка воинов каждая — одна стреляла, две других заряжали, ловко орудуя шомполами. Но «огнестрелом» вооружены не только они — у многих всадников, которых имелось два десятка, длинноствольные пистоли, причем по паре. Причем без дымящихся фитилей, замки или колесцовые, либо ударного действия с кремнем — в оптику это было различимо, хотя далековато — с полкилометра примерно до дальних, и метров триста до ближних врагов.
Именно врагов — так их воспринял Владимир. А еще, прекрасно понимая, что это не его война, тем более не в его времени, он принял решение в ней участвовать, и не ломал голову над вопросом, как он оказался в прошлом. Возможно, он бы еще сомневался, но увидел, что напротив воротных створок «европейцы» устанавливают нечто похожее на короткоствольную пушку на странном лафете, напоминающем выдолбленную из чурки колоду на деревянных колесиках. И вокруг суетятся канониры, наводя допотопное орудие на цель. Все правильно, выбьют ворота, плахи в труху превратят, ворвутся вовнутрь, под прикрытием мушкетов это сделают легко, и вырежут монахов с ратниками. Вполне по-европейски, рационально, используя неоспоримое техническое превосходство.
— Нужен мне этот «Евросоюз», с этими в чулочках «товарищами», что монастырь штурмом взять пытаются, и схизматиков вырезать?
Владимир выругался — происходящее ему не нравилось от слова «совсем». Потом можно будет подумать над тем, как он попал в прошлое, а сейчас надо воевать, хотя страшно — все же первый бой в жизни, и стрелять придется не по мишеням, а в живых людей, которых пули превратят в мертвых. Однако рефлексии сейчас не доминировали, наступило полное спокойствие с отрешенностью. Стефанович принял решение, возможно самое важное в своей жизни, определив, где будет основная и запасная огневые позиции. И сейчас жалел только об одном, негромко произнеся:
— У меня четыре обоймы, всего сорок патронов — триста метров до цели, дальность прямого выстрела. Пора начинать…
Эту шведскую пехоту многие европейцы будут считать непобедимой…
Глава 4
— Побьют нас тут свеи, смертную чашу нынче изопьем — и твои мнихи, отче, и ратники, коих я сюда на погибель привел. Не успели мы уйти, тут головы свои и сложим!
Стрелецкий пятидесятник Тимофей Анкундинов говорил спокойно, без всякого надрыва, принимая смерть как данность. И так больше года войну оттягивали как могли, понимая чем она закончится для всех православных, коих предал царь, сидящий в Москве.