Корень зла
Шрифт:
– Да, – улыбнулся он, – но их осталось совсем немного.
– Ты придешь еще?
– Я постараюсь.
– Но ты уж хорошо постарайся, ладно?
– Я буду стараться изо всех сил, – уверил Артем и покинул гостеприимный чистенький домик с флюгером на крыше и видом на заросшее камышами озеро. Он был уверен на сто процентов, что больше никогда сюда не вернется.
Самое время сдаваться. Он добрался до проезжей части, поймал такси, которое в этом городке появлялось по мановению волшебной палочки, стоило лишь невзначай пошевелить рукой, расположился с удобством на заднем сиденье, озвучил адрес:
– Мон-Пегасс, девяносто шесть, пожалуйста.
Он стоял у входа в гостиницу «Сезанн» и абсолютно ничего не чувствовал. Хоть бы кроху печали или злости – ничего. Только похмелье. Все усилия насмарку, кругом одни тупики, но это было ясно с самого начала, он знал, чем кончится безумный демарш. Если вокруг него такие умельцы, то за ним следят весь день, не нарушая чинную тишину городка, зная, что никуда он не денется.
Ах, как хочется вернуться в городок и куда-нибудь деться…
Начало ночи. Ни одной машины, ни одного прохожего – в этом городке рано ложатся спать. В окнах гостиницы нигде не горит свет, а вот это уже несколько странно. Может, их всех выселили? Или арестовали? Или они вымерли, как динозавры?
Он поднялся на крыльцо, помялся перед закрытой дверью с табличкой «Извините, мест нет». Можно сжечь картину Брейгеля вместе с портфелем и всеми воспоминаниями. Вот смеху-то будет. А его в любом случае прикончат. Он толкнул дверь, которая отзывчиво рассталась с косяком и погрузилась в темноту холла.
Над стойкой портье горело что-то тусклое в абажуре. Остальное помещение тонуло в полумраке. Портье куда-то запропастился. Может, вышел по нужде. А может, ненавязчиво попросили удалиться на неопределенное время. Он сжал по привычке рукоятку портфеля, медленно двинулся к лестнице. Проходя мимо стойки портье, остановился, глянул за стойку.
Не было там никого. Ни живых, ни мертвых. Он выбрался из освещенной зоны, отправился на ощупь к лестнице. Отыскал ногой ступеньку, взялся за перила.
– Вам лучше не ходить туда, господин Белинский… – зловеще прошептала темнота.
Странно, он почти не испугался. Вышел, наверное, из того возраста. Он остановился, сжал кулак. Из-под лестницы материализовалось неопознанное тело. Впрочем, неопознанным оно было недолго. Обогнуло перила, скользнуло к нему. Он мог бы отправить этого типа в нокаут одним ударом…
– Знаете, месье Доминик, – прошептал Артем, – я, конечно, не шаман, но в бубен настучать могу с превеликим удовольствием. Какого дьявола вы тут опять на меня?..
– Перестаньте, господин Белинский, – возмущенно забубнил Доминик Фрэй, – не знаю, что вы там себе навоображали… Могу лишь сказать, что мою нетрадиционную сексуальность вы сильно преувеличили. Послушайте, да вы пьяны! От вас несет, как от протухшего винного погреба…
«А девочка вроде не жаловалась», – подумал Артем.
– Что вам надо, Доминик? Если вам не с кем выпить… Знаете, мне абсолютно безразлично, что вы сейчас скажете.
– Вам не может быть безразлично, – жарко зашептал Доминик, вцепившись Артему в рукав, – Не ходите к себе в номер, вас там ждут. Наши люди попытаются их нейтрализовать, но это неизвестно, чем кончится…
Артем зевнул. Спать хотелось – неимоверно. Надоела бесконечная корякская песня. Снова две враждующие группировки проводят бездарные операции.
– Послушайте, Доминик, но мне, ей-богу, безразлично…
– Да какой же вы недалекий! – разозлился молодой человек. – Эту мразь нейтрализуют без вашего участия. Уйдите…
– Кого вы имеете в виду? Рыжую Элис?
– Да к черту рыжую Элис, – вскипел Доминик, – эта дура здесь единственная не в теме. Ей позвонили, она собрала вещички и усвистала на свою паршивую конференцию куда-то за город…
Очень отрадно, что в этом вертепе хоть кто-то не в теме. Он отстранил Доминика и двинулся наверх. Доминик возмущенно закудахтал, бросился за ним, схватил портфель, начал выкручивать из руки. Он ударил его локтем, вполсилы, но тому хватило – Доминик оступился, схватился за перила, чтобы не упасть. Действительно бездарная работа. Или он чего-то не понимает? Он ускорил шаг, взбежал по лестнице, обернулся – а вдруг этот кретин начнет палить? Доминик уже бежал за ним, низко пригнувшись, выставив клешни, как профессор Мориарти в одном небезызвестном фильме.
Негромко хлопнуло у Артема за спиной. Он почувствовал затылком легкую волну. Потянуло порохом. Доминик опять споткнулся, рухнул лицом на каменные ступени, съехал, стуча носками ботинок, к подножию, там и остался лежать.
Его схватили сзади за шиворот, поволокли в холл. Он повторил тот же фокус – махнул кулаком. Удар сотряс воздух, контакта с телом не случилось. В ответ он получил по затылку рукояткой пистолета. Ноги стали ватными, сознание шатнулось. Он остался в сознании, но оказывать сопротивления уже не мог. Слышал, как кто-то прошипел по-немецки, женский голос отозвался из другого конца зала. Отворилась дверь, его втолкнули в номер, вырвали портфель из рук.
Вспыхнула ночная лампа. Он пытался приподняться, щурил глаза. Кто-то опустился рядом с ним на корточки, обхлопал карманы. Потянуло женскими духами – надменными, деловыми, с дыханием арктического севера.
Больше его не били, оставили в покое. Когда он сумел-таки приподняться, навел резкость, сел на корточки, никто особо не возражал. Убийцы негромко переговаривались. Те самые, молодые – Руби и Хайнц – из страны, в которой оглох, состарился и умер Бетховен. Очевидно, это был их номер. Или номер старины Доминика. Хмурые, сосредоточенные. С физиономии Хайнца чудесным образом пропали очки, а Руби сняла парик и превратилась в заурядную шатенку. Дверь была закрыта на замок, подмаргивало ночное освещение. Косясь на Артема, Хайнц извлек из портфеля варварски свернутое вчетверо полотно, к которому Артем за весь день не прикоснулся. Лица обоих как-то дружно вдруг побледнели, обострились, вытянулись, они переглянулись, облизнули пересохшие губы. Хайнц сглотнул, пробормотал что-то – словно каркнул, развернул полотно на кровати. Раздался треск (кошмарный сон любого реставратора) – осыпался кусок полотна. Руби возмущенно зачирикала, со злостью посмотрела на Артема. Но повреждения на картине, видимо, не носили тотальный характер. Они склонились над картиной, зачарованно открыв рты. Надо же, подумал Артем, какие любители высокого искусства…