Коричневые башмаки с набережной Вольтера
Шрифт:
– Говорят, вам тоже довелось пообщаться с господином старшим комиссаром Вальми, – начал Виктор.
– Он вызвал меня на допрос – пустая формальность, – пожал плечами Фердинан. – Мне бояться нечего, я в этом деле никак не замешан. И ни с одной из жертв близко знаком не был.
– А с Жоржем Муазаном? Фюльбер Ботье сказал, что вы покупали у него книги по сапожному ремеслу и антикварные документы. Я читал у Библиофила Жакоба, что мастера вашего цеха подбивают задники дамских туфель телячьей кожей и используют для этого велень из старинных манускриптов, поскольку
– Так делали раньше. Возможно, и сейчас кто-то из моих коллег такими вещами занимается, но я – никогда. Я работаю честно и старые книги у букинистов – кстати, не только у Муазана – покупаю, потому что хочу собрать коллекцию томов «Энциклопедии», имеющих отношение к моему ремеслу, вот и все. А у Фюльбера Ботье язык как помело.
Виктор, наклонившись, подобрал с земли сухую ветку и принялся задумчиво счищать с нее кору перочинным ножиком. Фердинан возвел очи к небу в немом вопросе: когда этот зануда оставит его в покое?
– Ведь еще не доказано, что это Муазану голову отрезали, – сказал он.
– Я склоняюсь к мнению, что именно ему, – отозвался Виктор.
– Ну, если это Муазан, за убийцей далеко ходить не придется – и так понятно, у кого был мотив.
– И у кого же?
– Фюльбер Ботье вечно с ним собачился. В тот день, когда на набережной Вольтера открыл стойку месье Перо, у них опять случилась ссора.
– По какому поводу?
– Фюльбер требовал у Муазана какой-то предмет. Я думаю, речь шла о книге, потому что Муазан все время приворовывал у Фюльбера в его отсутствие.
Голубей прибавилось, они подковыляли совсем близко, и Фердинан разогнал их ногой. Орудуя перочинным ножом, Виктор притворился, что поранился, – вскрикнул якобы от боли и поднес палец ко рту.
– Черт! Порезался! А у меня кровь всегда долго не унимается…
Фердинан Питель сделался белый как полотно.
– Простите, не выношу вида крови. Я… Мне сейчас будет дурно…
Виктор замотал палец платком.
– Не беспокойтесь, рана неглубокая. Что за глупость – играть с ножом, в моем-то возрасте! А давно у вас эта проблема?
– С детства. Из-за малейшей царапины чуть в обморок не падал. Извините, – пробормотал Фердинан, вставая, – мне пора, у меня встреча на птичьем рынке.
– Я с вами, если позволите, мне как раз в ту сторону.
Не дожидаясь согласия, Виктор последовал за сапожником, который уже и не знал, как отделаться от этого каторжного ядра.
Они пересекли площадь Паперти, не обменявшись ни словом. Виктор то и дело поправлял повязку на пальце, и сапожник тотчас отворачивался. Едва завернув за угол больницы «Божий приют» на улице Сите, спутники увидели, что на птичьем рынке происходит что-то странное: народ суетится, выставлен полицейский кордон. В толпе зевак, собравшейся перед оцеплением, Фердинан узнал кумушку, которая продавала черноголовых птичек-капуцинов с коралловыми клювами рядом с Шанталь Дарсон.
– Матушка Гронден, что тут случилось? – спросил он.
– Ужас кромешный! – запричитала кумушка. – Умирать буду – не забуду! Нынче утром кормила я пташечек – и вдруг слышу странный шум по соседству. Бегу туда – и кого же я вижу? Лежит на животе, пальто в крови… малышка Шанталь!
– Нет! – выпалил Фердинан, и Виктор едва успел его подхватить – молодой человек собрался упасть в обморок. – Она мертва? – прошептал он чуть слышно, когда мамаша Гронден с Виктором отвели его в сторонку и прислонили к дереву.
– Ох да, убили ее. И неизвестно, как и когда. Пришла всего-то пять минут назад – она вечно запаздывала, – веселая была, щебетала чего-то… и опаньки! Уже на пути в рай! Народ тотчас жандармов всполошил – и всё, считай пропал день. Лишь бы меня не арестовали – я же ее первая нашла… Флики велели мне никуда не уходить – а кто моих пташечек накормит?
Фердинан Питель наконец пришел в себя, но так и стоял неподвижно, с застывшим взглядом, не в силах произнести ни слова.
– Идемте, друг мой, – участливо сказал ему Виктор. – Приглашаю вас на рюмочку коньяку, нам обоим не помешает взбодриться.
Сапожник молча позволил отвести себя в ближайшее кафе.
Дверной замок щелкнул, не сопротивляясь – отмычка сделала свое дело, – и некто в плаще с капюшоном проник в миленькую квартирку Шанталь Дарсон. Все было незамедлительно надлежащим образом осмотрено и обшарено, быстро найденные горшочки с конфитюрами собраны в корзину. Снимать с них бумажные кружочки, закрывающие горлышки, прямо здесь было крайне рискованно. По счастью, никто из жильцов на лестнице не встретился. Поездка на фиакре много времени не заняла.
На то, чтобы достать горшочки с конфитюрами из корзины и выстроить их рядами на столе, хватило пяти минут. После этого бечевки на горлышках были развязаны, кусочки велени расправлены и подвержены пристальному изучению. А затем яростно, один за другим, выброшены в мусорную корзину.
Опять неудача! Опять! Неужто игра проиграна? Нет! Нужно проанализировать все дело с самого начала и понять, в какой момент был выбран неверный путь…
Виктору не терпелось обсудить добытые сведения, и он поволок Жозефа в кафе «Вашетт». На бульваре Сен-Мишель резвился ледяной ветер, хотелось побыстрее попасть в теплый обеденный зал, но по дороге еще пришлось отбиваться от непризнанного поэта, который представился Эдуаром, бывшим студентом-фармацевтом, и пытался продать им свой сборник стихов «Я всё скажу!».
– Зачем это вы всё скажете? – буркнул Жозеф, дрожа от холода. – Что за нескромность? Уж лучше помолчите.
– Я сейчас вам тоже всё скажу, – пообещал Виктор, когда они уселись за столик в кафе, а перед ними возникли кружки с горячим бульоном и тарелки с жареной картошкой. – Шанталь Дарсон зарезали на птичьем рынке. Один удар ножом между лопаток.
Жозеф подавился, кашлянул, и брызги бульона полетели на клетчатую скатерть. Длинноволосый молодой человек в наглухо застегнутой тужурке за соседним столиком брезгливо покосился на него и демонстративно пересел подальше.