Коричневые башмаки с набережной Вольтера
Шрифт:
– Отец у меня и так есть, пусть и за океаном. А вы, Кэндзи, – настоящий друг.
Японец внимательно посмотрел Таша в глаза и откашлялся, смущенный от того, что ждал еще и упоминания о своей любовной связи с Джиной. Подозвав официанта, он снова обратился к собеседнице:
– Думаю, нам не помешает выпить чего-нибудь бодрящего. Гарсон, две рюмки водки! И принесите нам меню. Я слушаю вас, Таша.
Она молча протянула ему записку, найденную у Виктора. Кэндзи прочитал и лукаво улыбнулся:
– Да вы ревнивица! Подозреваете, что ваш супруг… Нет, Таша, вы ошибаетесь. «Майский цветочек» – это его сводная сестра. «Айрис» – по-английски «ирис», ирисы цветут в мае… Я очень любил Дафнэ, мать Виктора. Когда она умерла, Айрис, наша дочь, была совсем маленькой. Это она, моя девочка, мой майский цветочек, тогда стала для меня смыслом жизни. Видите ли, Таша, новая любовь не отменяет прежней, Дафнэ все еще живет в моем сердце, но я без памяти влюблен в вашу матушку. Разумеется, у меня были и другие женщины. Завоевывать и покорять – это игра, отказаться от которой трудно любому мужчине. Игра, понимаете? В конце концов, как говорится, если вы на диете, ничто не мешает вам почитать меню… А вот и оно. Рекомендую вам консоме… морской язык с кресс-салатом и… десерт потом выберем.
– Это еще не всё, – сказала Таша, когда гарсон принял заказ. – Виктор опять взялся за расследование, и я очень боюсь…
– Понимаю, милая, понимаю. Но что мы можем тут поделать?
– Прочитайте, что написано на обороте этого письма. Виктор говорил мне, что труп в книжном ящике месье Ботье нашли у него на глазах. Но кто такие Ф.Л. и А.Ш.?
– Затрудняюсь ответить… Давайте пока отложим разговоры на эту тему и воспользуемся возможностью пообщаться и поужинать. Завтра я буду знать об этом деле больше – меня вызвали в префектуру полиции. Закажем вина? Красного или белого? Белое здесь очень недурное.
– Вы ведь присмотрите за Виктором?
– Я всегда присматривал и за Виктором, и за Жозефом, даже если они этого не замечали. Не беспокойтесь, Таша. За ваше здоровье! – улыбнулся японец и опрокинул в рот рюмку водки.
Пятница, 21 января
– Ну что за погода! – проворчал Огюстен Вальми, обрабатывая ногти пилочкой и поглядывая на голодранца, жмущегося около печки.
В дверь комиссарского кабинета постучали, заглянул полицейский:
– Пришел месье Мори Кэндзи, шеф.
– Пусть войдет, – кивнул Вальми и заулыбался при виде японца: – Месье Мори, присаживайтесь. Нет-нет, не на стул, в кресле удобнее. Сейчас разберусь с этим гражданином и буду к вашим услугам. Итак, станешь и дальше все отрицать, а? Ты понимаешь, что я могу упрятать тебя за решетку? Попрошайничал в общественном месте, притворялся слепым, тырил у Господа – тут на приличный срок потянет.
– О нет, господин комиссар, по последнему пункту обвинения чист как младенец! – возопил голодранец у печки. – Клянусь головой моей бедной матушки, которая покоится на Бельвильском кладбище!
– Прошу прощения, господин комиссар, что значит «тырил у Господа»? – заинтересовался Кэндзи.
– Народное выражение, переводится «присваивал церковные пожертвования с целью обогащения». Месье ходил к мессе, делал вид, что кладет монеты в кружку с пожертвованиями, а на самом деле запускал туда лапу и выгребал все, что удавалось ухватить. Верно, Гляди-в-Оба?
– Ни-ни, не верно! Я и в церковь-то захожу только ради погреться, никуда я ничего не запускал!
Комиссар Вальми встал из-за стола и окинул цепким, не упускающим ни единой детали взглядом мизансцену: папаша Гляди-в-Оба в обносках сгорбился около печки, элегантный Кэндзи Мори непринужденно расположился в кресле, непроницаемое бесстрашное лицо, трость с нефритовым набалдашником, костюм безупречного кроя. «По заказу сшит, ткань английская», – с восхищением и некоторой завистью отметил про себя Огюстен Вальми. Он подошел к окну. По обледенелому подоконнику ковыляли два голубя. Комиссар ногтями постучал по стеклу – птицы вспорхнули, полетели над Сеной. Удовлетворенный комиссар вернулся за стол, уселся, сплел пальцы под подбородком и ласковым тоном, в котором звучали нотки угрозы, осведомился у папаши Гляди-в-Оба:
– Ты был знаком с Филоменой Лакарель?
– Дык само собой, чего мне отпираться?
– Ее убили.
– В курсе. Только я-то тут при чем?
– В день убийства ты был поблизости от ее дома.
– Это в какой же такой день?
– Сейчас я тебе освежу память, Гляди-в-Оба. Это было десятого января, в понедельник, в тот самый день, когда какой-то оборванец обчистил кружку для пожертвований в церкви Святого Евстахия. Кюре подал жалобу. И судя по описанию, тот оборванец – ну вылитый ты.
– Не я это, вот вам крест, не я! А коли не я, так, наверно, мой брат-близнец!
– Надо думать, неплохо ты поживился в церкви.
– Да вы посмотрите на меня, господин комиссар! Я похож на буржуя?
– Сосредоточься, Гляди-в-Оба, иначе отправлю тебя к судье.
– Вы бы лучше к судье отправили тех толстосумов, проклятых угнетателей, которые на горбе простого люда сидят, ноги свесив!
Вальми медленно вдохнул и выдохнул, пытаясь обуздать гнев.
– Расскажи все, что знаешь о мадемуазель Лакарель. У нее в доме бывали мужчины?
Папаша Гляди-в-Оба сделал вид, что изо всех сил вспоминает, даже зажмурился от натуги. Потом энергично кивнул:
– Так сразу не соображу. Коли надо, чтоб бывали, – только скажите, я ей выдумаю столько ухажеров, сколько вашей душе будет угодно, господин комиссар. Десяток? Больше?
– Ладно, – процедил сквозь зубы Вальми, – идем дальше. Имя Жорж Муазан тебе о чем-нибудь говорит?
– А кто это?
– Букинист с набережной Вольтера.
– Эка, букинист! Я ж книг не читаю, господин комиссар! Ну сами подумайте – слепой я! Как по-вашему, старые грымзы, которые в церковь ходят, пожалуют мне что-нибудь, окромя пинка под зад, коли увидят на паперти с книжкой в руках? А что до Филомены, знаю только, что она варенье варила с подружками. На Новый год даже угостила меня смородиновым желе. А я терпеть не могу смородиновое желе, у меня от него челюсти сводит. И еще она играла в карты с одним чудилой из Шарантона.
– Опиши мне этого чудилу.
– Ну, чудила как чудила, одевается точно фраер времен Революции.
– Знаешь, как его зовут?
– С памятью у меня нелады. Имя как у оперного композитора. Что-то на А…
– Адольф Адан? – предположил Вальми.
– Нет, совсем не наше какое-то, с подвывертом.
– Моцарт, – сказал Кэндзи.
– Говорю ж: на А… – помотал головой папаша Гляди-в-Оба.
– Вольфганг Амадей Моцарт.
– Как-как? Амадей? Вроде того… Видите, господин комиссар, как я сотрудничаю? Вы же не отправите меня в каталажку? Конкуренция в моем деле, знаете ли, жестокая, только с насиженного места слезешь – оно уже занято. И что я буду делать? Без работы ж останусь!