Коридор

Каледин Сергей Евгеньевич

Время от времени Александра Иннокентьевна инте­ресовалась для порядка: почему Лева так редко заходит? В ответ Лева бубнил про здоровье дочери, вернее, про не­здоровье, что было чистой правдой, потому что Таня, хо­дившая босиком по вонючим торфяным болотам, поеда­ющая пойманных Левой карасей не только в сыром, но иногда и в живом виде, здесь, в Москве, под Липиным руководством, стала сопливиться и температурить.

От Александра Григорьевича вестей не было уже три года.

В начале сорок пятого Лева защищал диплом. Диплом Лева защитил на «отлично» не только благодаря знани­ям. На государственную комиссию провело неотрази­мое впечатление то, как

диплом был оформлен. Набело диплом переписывал Георгий тем самым каллиграфиче­ским почерком, за который в свое время был принят кон­торщиком в Русско-французское акционерное общество.

Запершись у себя в кабинете, – заместительница го­ворила всем, что он уехал в банк, – Георгий Петрович выводил непонятные слова по торфоразработкам на ме­лованной бумаге с водяными знаками, оставшейся с до­революционных времен, предварительно отстригая нож­ницами грифы, в оформление которых входил двуглавый царский орел.

Когда Георгий переписывал просто слова, дело шло без задержки; если же слова попадались иностранные или формулы, он обычно звонил домой и шепотом, чтобы не услышали за дверью в бухгалтерии, просил Леву, а в его отсутствие Люсю, уточнить кое-что, в самых же слож­ных случаях оставлял пропуск.

Александра Иннокентьевна по телефону поздравила сына с отличным окончанием института. Лева поблагодарил мать за поздравление, вяло попробовал объяснить ей, что он не с отличием закончил институт, а диплом защитил на «отлично», – что не одно и то же. Александра Иннокентьевна не дослушала сына, привычно не вникая в тонкости. Это было ее характерной чертой – не вникать по возможности в жнь детей, не у. надоедать мелочной опекой. Она придерживалась этого правила и раньше, когда Лева еще учился в школе. На родительские собрания ходила Оля, а Александра Инно­кентьевна, встретив на лестнице сына, несущегося куда-то в шапке с оторванным ухом, удивленно замечала, что Ле­ва вырос, и для порядка спрашивала, выучил ли он уроки. Повышенный интерес к сыну возник у нее только од­нажды – когда она сломала ногу. Потеряв возможность двигаться, Александра Иннокентьевна решила тем не ме­нее болеть эффективно и органовала дома детский те Решено было поставить «Тома Сойера».

В большой комнате Уланского устроили сцену, ста­ринное сюзане превратилось в занавес, платья шились вручную. Александра Иннокентьевна с загипсованной но­гой сидела в английском кресле и руководила артиста­ми– малолетними родственниками, прванными Староконюшенного и с Пречистенки.

Александру Григорьевичу было предложено больше времени проводить на службе, а лучше уехать в команди­ровку.

«У меня же экзамен», – пробовала возражать Оля, оканчивающая в то время рабфак. «Заниматься лучше Всего в библиотеке, – не отрываясь от режиссуры, отве­чала ей Александра Иннокентьевна. – Так! – Она хло­пала в ладоши. – Внимание, повторяем сцену!..»

Лева срочно понадобился матери в связи с ветрянкой У исполнительницы главной роли. Он был пойман на Су­харевке и обряжен в юбочку и кружевные панталоны Бек-ки Тэ Заодно Александра Иннокентьевна проверила, как он учится, и обнаружила, что сын остался в пятом классе на второй год.

– Распределили Леву на торфяник Дедово Поле, в Двухстах километрах от Москвы. Главным инженером.

Липа записывала, чего надо купить, собрать, лекарства… Дуся советовала везти на периферию соль и синьку – менять на харчи. «Там баб много работает, стираются, синька пойдет за милую душу».

Теперь Лева часто приезжал в командировки в Моск­ву. Приезжал, как правило, на крытой брезентом трех­тонке с грузчиками, экспедитором и другими нужными работниками. Обе комнаты в Басманном до отказа наби­вались приезжими, а невместившиеся спали в машине, снабженные тюфяками, подушками и одеялами. Липа отдавала сотрудникам зятя свое спанье, а сама с Георги­ем в дни нашествий перебивалась под своей старой шу­бой и драповым пальто мужа.

Иногда машина прибывала в Басманный без Левы – главный инженер разрешал сотрудникам остановиться «у него на квартире». Дверь не запиралась, по квартире бродили небритые мужики в кирзовых сапогах, бросали в раковину окурки, забывали спустить за собой в убор­ной, громко кричали, названивая в различные снабы, ма­терились («Извини, конечно, хозяйка»), просили поста­вить чайничек и спали на полу, не раздеваясь, – когда они прибывали без Левы, Липа в виде робкого протеста не давала им спальных принадлежностей.

Приезжающие с Дедова Поля неменно привозили с собой гостинцы: куски соленой свинины, покрытые длин­ной щетиной, в основном холодцовые части – уши, ноги… Студень них варился в огромных количествах, щетину выплевывали.

Помимо Левиных командировочных приезжали и ос­тавались ночевать родственники и знакомые родственни­ков. Иногда это были женщины с детьми, в том числе и грудными. Липа не всегда точно определяла, кто есть кто. У нее, поздно вечером возвращавшейся с работы, не хва­тало на это времени, но все равно принимала всех с не­менным наследственным радушием. Иногда начинал роптать Георгий, в этих случаях Липа хмурилась, и он замолкал.

Впрочем, Георгия торфяные довольно быстро нейтра­ловали самогоном, привозимым с Дедова Поля, как и соленая свинина, в огромных количествах.

Георгий до войны всерьез не пил. Он только немен^ но напивался в гостях по слабости здоровья. Всегда его чуть живого волокли на трамвай. И Липа поэтому не осо» бенно любила ходить по гостям: пусть лучше к ним хо­дят. Георгий, конечно, напивался и дома, при гостях, но потери при этом были минимальные. Он просто засыпал, Цпредварительно промаявшись минут десять в уборной. Выбредал уборной он чуть живой, бледный, хватаясь за стены, тащился на кровать, бормоча по дороге; «Это сапожник нажрется и дрыхнет… А интеллигентный человек… Она ж отрава…»

Георгий всегда говорил, что водка отрава, и всегда хотел бросить пить – «с понедельника». Но не дай бог, чтоб ему предложили бросить вот сейчас и вот эту, стоящую перед ним, четвертинку.

Трезвый, разговоры о пьянстве он называл «мещанством», а до осуждения водки снисходил, только когда был в духе, то есть когда перед ним стояла «водочка», а он ее только-только начал и еще не был пьян.

– Олимпиада Михайловна, ты хоть знаешь, кто у те­бя в квартире обретается? – как-то раз спросила Дуся, когда поздно вечером Липа возвращалась с работы. Вы­ключив лифт, Дуся запирала ящик с рубильником.

– Коллеги Льва Александровича, – с достоинством ответила Липа. – Дусенька, включи, пожалуйста, устала, как собака, не подымусь на четвертый этаж.

Дуся стала распаковывать металлический ящик.

– Они баб с вокзала к тебе водят, а ты говоришь – коллеги! Я Маруську давно знаю, мне ее милиция пока­зывала. А ты: коллеги! Беги, повыгоняй к чертовой ма­тери!

– Господи, – прошептала Липа, возносясь на лифте.

Действительно, иногда, особенно в последнее время, Липа встречала в своей квартире странных женщин. У них был вызывающий вид, и от них несло перегаром. С Липой они не здоровались.