Коридоры памяти
Шрифт:
«Так вот почему она такая», — догадался Дима.
Увенчанная бантом головка девочки, ее округлая фигурка, внешнее сходство с матерью — все было хорошо, но как бы вовсе не ее. Аккуратность, ухоженность, внятный голос и ровное поведение — все шло от матери, самой же девочки как бы не было.
Увидев перед собой карту, всего одну вместо трех (это все-таки позволила ей мать), девочка обрадовалась, но так тихо, что Диме стало еще обиднее за нее. Если бы так поступили с ним, он вообще не стал бы играть. Сейчас он решительно не соглашался с Вознесенской. Почему, в самом деле, нельзя было девочке играть в лото, пусть даже на копейки,
Вознесенские пригласили их в гости. Уже забылся испорченный вечер, когда и у них в гостях находились Вознесенские. Тогда Дима впервые увидел Вознесенского в привычной обстановке. Он был весел и общителен. Такими же были все гости. Все произошло в конце вечера. Отец на что-то обиделся и возбудился, а Вознесенский его успокаивал. Как был прост и все понимал Вознесенский и как потерял себя и ничего не хотел понимать отец. Впервые Дима видел человека, который какими-то главными человеческими качествами несомненно превосходил отца.
Вознесенский встретил их в дверях. Дима еще не видел его таким приветливым. Но еще больше обрадовало Диму то, что тот совсем не походил на жену, не беспокоился, что могли подумать о нем. Когда все выпили, когда вечер уже набрал силу, он вдруг взял слово и сказал что-то такое непозволительное, что его жена тут же вскинула на него сразу потяжелевшие медлительные глаза и даже за локоть слегка потянула к себе. Предостережение не остановило Вознесенского. Непозволительное (если бы не беспокойство жены Вознесенского, Дима и не подумал бы, что говорить такое нельзя) состояло в том, что Вознесенский всем мужчинам по очереди расхваливал их жен. Жены были довольны и рдели, а мужья, получая дружеский выговор, невольно притихли. Он и о своей жене сказал что-то почти запретное, отчего она тоже медленно зарделась и уже не пыталась останавливать мужа. Решительность и легкость, с какими пренебрег он всякими запретами, восхитили Диму.
«Да Вознесенский лучше всех!» — подумал он.
Вознесенского Дима видел редко, но с этого вечера, встречая его, всякий раз радовался, что снова видел его. Хотелось узнать, что чувствовали, на что обращали внимание Вознесенский и такие, как он, люди. Кто, как не он, и такие, как он, люди, направлявшие жизнь других людей, лучше знали, что было хороню и плохо и как следовало вести себя. Диме представлялась какая-то недоступная ему высота жизни, откуда было видно все самое важное. Как хорошо, как интересно можно жить!
Глава шестнадцатая
Какая красная земля! Весеннее солнце сыпало искрами, и все вокруг сверкало как вода. Они подошли к ряду длинных домов с маленькими окнами на уровне колен. Пол в доме, куда они вошли, оказался, к удивлению Димы, не деревянный, а земляной, но гладкий и без единого комочка и сора. Человек, встретивший отца у входа, улыбался.
С коротко подстриженной головой на такой же ширины шее, голый до пояса, с массивными, будто надутыми пальцами босых ног, человек был неправдоподобно тугой и сильный. Он тут же натянул белую ношеную рубашку, всунул ее в тесные штаны, выступавшие не только на коленях, но на всех его выпуклостях, и засучил рукава на широких жилистых руках. Удивили Диму его странно беспокойные глаза, смотревшие одновременно и снисходительно, и неловко.
Вход в длинную, с неполными перегородками комнату располагался выше земляного пола. Стол, вбитый ножками в землю, кровати у стен из неоструганных досок, самодельная мебель — все было как в настоящей квартире. Были и двое нестеснительного вида мальчишек, в одном Дима узнал крепыша со стадиона, и тоненькая подвижная женщина с ускользающе внимательными глазами. Женщине тоже было будто неловко за кого-то, может быть, даже за пришедшего взглянуть, как они жили, отца Димы.
— Здесь еще можно жить, — сказал отец. — А у Сомовых, у Кошевого… Вы были там? Сходите.
— Знаю, — сказал человек. — А кто виноват?
Названные фамилии не убедили его. Еще меньше они убедили его жену, следившую за отцом. И Сомовы, и Кошевой могли, как понял Дима, жить лучше, если бы приложили руки, а не рассчитывали только на помощь.
Отец заговорил об огородах. К огородам претензий не оказалось. Не было претензий и насчет воды, дров, отхожих мест. Не было претензий ни к чему, что человек мог сделать своими руками. Он даже электричество, когда дали провод, провел себе сам. Человек все время улыбался своей сложной улыбкой, иногда не соглашался, иногда ничем не мог возразить отцу и едва ли надеялся, что когда-нибудь будет жить в настоящей квартире.
А Диму возбуждало все: и весеннее сверкание вокруг, и странный дом с земляным полом, и люди, жившие здесь как в самой земле. Все вызывало в нем чувство какой-то первобытной близости к земле, желание хоть немного побыть в этой близости с нею.
Только когда зарывшиеся в землю бараки остались позади и как бы совсем в другом мире, неожиданно пришло недоумение: вот как, прямо на земле, почти как первобытные, еще жили люди в его время! А он чему-то там радовался, почти завидовал им. И стало жалко человека, хозяина половины барака, куда они заходили, жалко было особенно потому, что был тот такой сильный, снисходительный…
— Пап, а почему им не дадут хорошую квартиру? — спросил Дима.
— Ничего нет.
— А скоро будет?
— Неизвестно.
То, что увидел Дима и что еще не однажды он увидит, постепенно стало для него символом недопустимости жизни, какой в его время еще жили люди, символом-протестом против неизвестно кого и чего. И что бы ни говорило ему о жизни иное, что бы и как бы ни делалось для того, чтобы улучшить эту жизнь, кого бы и как бы ни награждали за всевозможные успехи, он всегда помнил, как в его время еще жили люди, и не верил, что ничего нельзя было сделать в ближайшее же время.
А тогда он впервые почувствовал бессилие, а отец сказал:
— Они тут еще хорошо живут.
Глава семнадцатая
Однажды Дима удивился. Оказалось, что он не просто выучил урок, а з н а л его. Небывалое чувство: вдруг прибавилось свету и он увидел новый порядок. Слушая учительницу, он теперь не просто понимал ее, а з н а л то, что она рассказывала. Он становился единомышленником учительницы и тех учеников, которые тоже з н а л и. Как на единомышленника смотрели на него учительница и эти ребята.