Коридоры памяти
Шрифт:
Он не мог обходиться без газет. Это были «Правда», реже «Известия», еще реже все другие газеты. Он мог, что случалось совсем уж редко, взяться за книгу. Прочитав несколько абзацев, он откладывал ее и смотрел на часы. Только однажды отец читал книгу долго и смеялся до слез. Это был «Тартарен из Тараскона», единственная книга, которую отец дочитал до конца, знал почти наизусть и как анекдоты рассказывал приятелям и знакомым.
Отец любил компании. Если выпивать, играть в карты, лото или шахматы было не с кем, его высокое с густыми кустами бровей и маленькими карими глазами лицо выражало беспокойство. Заметив Диму, он вдруг улыбался ему по-мальчишески доверчиво, будто Дима был старше и знал, что делать, а отец был младше и обрадовался
— Вот с сыном гуляю, — говорил он даже едва знакомым людям и улыбался, высоко обнажая зубы.
«Неужели ему нравится это?» — думал Дима, когда отец, с кем-нибудь заговаривая, подолгу задерживался.
Состояние ничем не занятого отца передавалось Диме странным образом. Солнечный свет и тени, дерево дикой груши во дворе, многочисленные сараи, дома, люди вокруг — все оказывалось как бы в другом месте и в другом времени. Он физически ощущал обособленность окружавших его предметов и людей, свою собственную природную обособленность и отдельность.
Таким отец был не только в часы, когда не знал, чем занять себя. Он вдруг останавливал машину, на которой, захватив Диму, ехал по делу, и шел к близкому лесу. Он тут же снимал фуражку, расстегивал или снимал китель, подставлял себя солнцу, воздуху и зелени. Потом непременно садился.
«Что ему здесь нужно?» — недоумевал Дима и звал:
— Поехали, пап!
— Подожди, подожди!.. — не соглашался отец.
Земля была как-то особенно тверда, чтобы долго рассиживаться, легкий ветер неприятно свежо проникал под одежду, не хотелось переходить в какое-то странное состояние покоя и безымянности. Не это ли как раз и нравилось отцу? Нравилось, будто освободившись от чего-то, сидеть на земле просто так, слушать движение воздуха и шевеление леса, смотреть на поблескивающую под солнцем траву. Диме почудилось, как вдруг надвинулась на них самобытная и безымянная жизнь вокруг.
— Пойдем, — сказал наконец отец и поднялся.
Что-то в его голосе послышалось Диме, и он пожалел, что торопил отца. Уже сев в машину, Дима невольно оглянулся туда, где они сидели: что-то было в том, что он там почувствовал.
Вошел отец.
— Вот возьми. Тысяча рублей, — сказал он и, кольнув щекой и губами, поцеловал. — Поздравляю с днем рождения.
— Не надо.
— Ты же хотел купить велосипед, — забеспокоился отец.
— Отдай маме.
— Возьми, возьми, купишь велосипед.
Как хотел Дима этого летом! Кто-то тогда катался на улице, и он увидел.
— Пап, купите мне велосипед? — тут же на улице попросил он. — Мама, купите?
Не нужно было бы искать компании. Ребята сами бы просили его покататься. Он давал бы им.
Мама взглянула на него отрешенно.
— У нас сейчас нет денег, Димочка, — сказала она.
Отец отчужденно молчал.
Впервые что-то Дима попросил у них. Конечно, они не могли купить. Денег хватало только приобрести самое необходимое ему, сестрам и брату, самому отцу, самой маме. Он помнил, как перед началом занятий в школе ему купили черные суконные брюки, а он на следующий день порвал их на видном месте, совсем немного порвал, сантиметра на три, но мама расстроилась и ясно дала понять, что не могут они часто покупать новые брюки. Он и сам переживал. Еще до того, как заметила мама. Он давно не любил ничего нового. Новое обманывало тем, что получалось, будто он тоже становился новым и лучше. Конечно, без велосипеда можно было обойтись. И не только без велосипеда, но без всего, без чего вообще можно жить.
«Ничего мне не надо», — подумал он. Разве через десять лет ему, двадцатилетнему взрослому, понадобится какой-то там велосипед!
Отец вышел. Диме стало жалко его. Было неудобно, что все так выходило. Деньги он отдал маме.
— Может, мы все-таки купим тебе на эти деньги велосипед? — спросила она.
— Мне, правда, ничего не надо. Почему вы никогда не верите мне?
Нет, не был он обижен на родителей. И вообще ни на что обижен не был. У него было все, что должно быть у каждого: один из лучших в поселке дом, двор с сараем и деревом дикой груши; старый маленький кинотеатр, стадион и две речки; он был сыт, одет, обут, имел (у кого-то этого не хватало) все учебники, достаток тетрадей в косую линейку и в клетку, фарфоровую чернильницу-непроливашку, карандаши, ручку и перышки к ней; он не был лучшим учеником, но пятерки случались и у него; он не слыл сильным и ловким, но к слабеньким и вялым его не относили; он не верховодил, но заранее уступать заводилам не приходило ему в голову; у него было полкласса приятелей, о которых он через неделю, скорее всего, даже не вспомнил бы, но они хотели того же, чего хотел он, радовались тому же, недовольны были тем же.
Глава тринадцатая
— Давай построим дом? — предложил он своему дружку Женьке. — И будем в нем сидеть, когда будет дождь.
Они наломали на большой речке ивовых веток, нашли толстые палки для кольев и вбили их в плотную глинистую землю у забора во дворе. Забор должен был служить одной из стен, а крышу и другие стены они решили сплести из веток. Они как раз сплели одну стену и обмазывали ее глиной, размешанной в залитой водой ямке, когда к ним подошла девочка в летнем зеленом пальто, в тонких синих шароварах, в резиновых сапожках, ростом чуть ниже Димы и с завитками рыжеватых волос. Спросив, чем они занимались, она тут же принялась помогать им. Ее чуть напухшие руки мягко и уверенно управлялись с глиной, даже капли падали с них редко.
Всегда было ясно Диме, как быть с мальчиками, и никогда не было ясно, как быть с девочками. О чем они думали? Чего хотели? Иногда девочки походили на кукол. Он смотрел на них и как бы не верил тому, что видел: куклы улыбались, шевелили руками, сами себя водили, сами себя учили. Ходили они прямо, а когда нужно было наклониться, оттопыривали аккуратные задики в трусиках и приседали, будто не могли наклониться ниже. Когда они бегали, руки и ноги плохо слушались их и раскидывались.
Девочку, что взялась помогать им, звали Верой Чайка. На следующий день она снова пришла. Охотно пошла с ними на реку, умело отламывала длинные ветки ивы, склонившейся над зеленоватым потоком.
Они стали ждать ее.
— Интересно, придет она сегодня? — спрашивал Дима.
Женька неуверенно вскидывал острое плечо.
Вера появлялась из-за сарая соседнего дома. Ее походка вызывала впечатление непрерывности и слитности, не раскладывалась на составные части, как это было у многих девочек.
— Что вы еще сделали? — спрашивала она.
Они отчитывались. Довольный Дима рассказывал. Довольный Женька кивал и показывал на обозначившееся строение.
Поработав, они садились на лавку у подъезда. Вера сидела между ними, просто так сидела и смотрела. На солнце ее желтые волосы блестели, блеск скользил по ним, как огненные блики по проводам, зрачки ее глаз наполнялись золотистым светом, и в уголках их видны были тени. Настоящие тени!
— Ты что не зашьешь? — вдруг спросила она.
Ее пальцы затеребили порванное место, теплая ладошка накрыла дырку на голом колене. Не было ничего особенного в том, что девочка просто так положила руку на колено мальчика, но лицо Димы опалилось, он замер в беспокойной истоме, украдкой взглянул на Веру, на Женьку, не смущены ли и они.
— Я не успел. Я недавно порвал, — оправдывался он. — Я зашью.
Он никогда ничего не зашивал себе сам.
— Вот бы нам все время быть вместе, — говорил он на следующий день. — Вера была бы нашей женой. Вот было бы здорово!