Корм вампира
Шрифт:
— Партия сказала: надо! Комсомол ответил: есть! — Двигателист, выползший выкурить сигаретку на свежий воздух, тяжело вздохнул. — А теперь…
Махнув рукой, мужчина покачал головой, словно отгоняя тяжелые мысли.
— Олег! — Пшикнул передатчик, едва не заставив меня подпрыгнуть. — Ночуем на месте, с утра возьмемся серьезно.
— Чур, я на островке! — Поспешил вклиниться в наш разговор, Семен. — Тесно тут…
При свете двух прожекторов разбили пару палаток и завалились дрыхнуть, все
Не понравился мне взгляд Азамата, которым он проводил нас, высаживая на берег. Очень не понравился.
Не злой, нет… Скорее — прощальный… Надо было с ним поговорить, но…
Сон обрушился на нас со злостью осиного роя, отваживающего человека от своего местообитания. Первым застонал Павлик, крутясь на подстилке со скоростью вентилятора.
Семен только громко дышал, словно бежал марафонскую дистанцию, захлебываясь и клокача воздухом, вырывающимся из легких.
А я не мог пошевелиться, находясь в той сумеречной зоне, описанной Кастанедой и отделяющей наш мир, с его проблемами, от мира, где эти проблемы уже решены.
Только, на мой взгляд, решены самым кривым из возможных, способом.
— … Возмужал, но не поумнел… — Этот голос я уже слышал, а человека, притаившегося за моей спиной, знаю много лет.
Накалившиеся предметы жгли кожу, вырывая из сюрреальной параллели, втемяшивая в голову, что происходящее — реально, реально, как корабли, сонно качающиеся на якоре, как мои соседи, впавшие в кошмарную кому. — Плечи стали шире, одобряю… И живота не наел…
— Гуим… — Вспомнил я имя, забытое почти на десятилетие. — Охотник!
— Вижу, все сделал по-своему? — Гуим плавным движением перетек у меня из-за спины и опустился на корточки, заглядывая мне в лицо, привязывая к себе своим взглядом. — Но не выбросил. И не забыл. Серебро и когти, серебро и клык… Больно?
Только и смог, что кивнуть в ответ — мои "счастливчики" уже полыхали раскаленным металлом, угрожая прожечь меня насквозь.
— Не стоило устраиваться в ночь на могильнике. — В голосе охотника прозвучала и усмешка и печаль и угроза. — Ну, раз залез… Дам тебе шанс.
Гуим выпрямился, сладко потянулся, хлопнул в ладоши и исчез в серебристом вихре, сорвавшем палатки.
Кто познал кошмар, тот знает первое средство борьбы с ним.
Давно я так со вкусом не матерился.
Громко, отчетливо и с душой, без грамма стыда или стеснения. Поминая всех богов, пристегивая их к длинной веренице слов, выдергивающей нас всех из кошмара острова-могильника.
Я матерился так, как меня учил мой дед, вытаскивая из тайников памяти все обороты и сравнения.
Может быть, не так уж и не правы те, кто считает мат боевой молитвой, вводящей воина в то состояние боевого куража, при котором все проклятия, насылаемые на него врагами, возвращаются к тем, кто их наслал.
Может быть, действительно были времена, когда магия шагала по нашей планете?
И, оттого и нельзя материться для связки слов, ибо сказанное слово теряет силу, убивая воина, превращая его в диванную собачку, украшение купленного в кредит автомобиля, новенького айфона или распавшейся семьи, для которой не хватило нужных слов.
Судя по ровному дыханию моих коллег, не зря я не матерился с момента поступления в институт, дав самому себе зарок.
"Молитва" для боя, отныне, останется только для боя.
Закинув руки за голову, растянулся на остывающем песке, покрывающим тонким слоем камень холма.
В черном небе, без единого признака нашей соседки по галактическому путешествию, мерцали звезды, изредка скрываясь за просвечивающими облаками, подобными фате невесты.
Что мы знаем о мире до христианства?
Лишь то, что нам привычно врут.
Сегодняшняя ночь, для меня, все расставила по своим местам — ни хрена не значат кресты, без веры надетые на шею толстым попом, подсчитывающим в голове барыши.
Любуясь Медведицей и подмигивающей мне Полярной звездой, раз за разом, шаг за шагом, снова и снова вертел и крутил мысленный кубик-рубика, складывая стороны по цветам.
Великая сила, скажу я вам, таится в каждом человеке…
Только мельчает человек и тем больше мельчает, чем больше плывет по теченью.
Не важно, молишься ты или просто ждешь чуда — пока ты сам не станешь творить, ни молитва, ни чудо тебе не помогут.
Уже почти засыпая, услышал дикий крик, пролетевший над водной гладью нашего рукотворного моря.
Дав себе зарок проверить, кто же так орал, вырубился с чистой совестью человека, хорошо выполнившего свою работу.
Жаль, что рассказать не кому будет — не поверят!
Рассветы на Бухтарме разные — теплые, прохладные, промозглые и сияюще-солнечные — все как на настоящем море, живущем своей жизнью, то ревущем штормом, то играющем серебристыми зайчиками.
Вода она и есть — вода. И щелку любую найдет, и объем — заполнит. И напоит, и утопит. Выбирай, только не думай, что Ты покорил море — оно вошло в тебя каждой своей частичкой, крупинкой соли, криком чайки и взмахом крыла альбатроса.
Сорванные палатки пришлось устанавливать по новой, натягивать до звона, и выслушивать от Федорова всё, что он о нас думал.
Фарата, в ответ, сорвался и предложил "старшаку" не умничать, а спуститься и показать мастер-класс.
"Слово за слово, членом по столу"! — Прокомментировал вслух Павлик, схлопотал от обеих сторон и пошел искать утешение у психолога.