Кормилица по контракту
Шрифт:
Неприятность с Зоей Васильевной вытеснила у Вали из головы все другие мысли. О южном красавчике она больше не вспоминала, доработала на автопилоте весь остаток дня, отчиталась перед Галиной за товар и бегом в подсобку, переобувать свои кроссовки. Переоделась, вышла — а он тут как тут.
Стоит у дверей, улыбается, в руках плитка шоколада.
— Для красивой девушки.
…И снова чувствует Валя, как жар заливает лицо. Хочет она сказать парню что-нибудь резкое и не может. Молча теребит кончик косы…
— Что же ты? Бери. — Тенгиз протянул ей
— Спасибо. — Валя тоже улыбнулась, правда немного исподлобья, но улыбнулась.
— Можно тебя куда-нибудь пригласить? В бар, например?
…Смотрит Валя на Тенгиза, смотрит, не оторвется. Разум подсказывает ей: откажись! Какие могут у них быть отношения? Разные они, как небо и земля, и национальности разные, и семьи, и жизненный уклад. Тенгиз — богач, она в сравнении с ним нищенка. Беда будет, если согласится на его ухаживания.
Но то разум. А сердце — оно иначе твердит. Бьется Валино сердце, как ни разу не билось за восемнадцать лет. Не хочет признавать, что Тенгиз ей чужой. Не чужой! Свой, родной, будто всю жизнь его знала. Как там в песне поется — «Ничего не говори! Он — это лучшее, что было со мной»…
И Валя решилась. Облизала пересохшие отчего-то губы. Едва заметно кивнула:
— Пригласи.
Тенгиз осторожно взял ее под руку и повел. Валя шла и вдыхала запах его духов. Ей казалось, она не асфальту ступает, а по зыбким волнам — еще шаг и упадет. Она невольно прижалась к его плечу, к мягкому ворсу красивого, светло-серого свитера. Тенгиз обернул к ней свое бронзово-смуглое лицо.
— А имя свое мне скажешь?
— Валентина.
— Валя?
— Да, Валя.
— Валя-Валентина, — задумчиво полупроговорил-полупропел Тенгиз. — Знаешь, стих такой есть?
— Не знаю, — удивилась Валя, — какой стих?
Тенгиз остановился, не выпуская Валиного локтя, слегка наклонил голову и продекламировал все с тем же едва уловимым южным акцентом:
Валя-Валентина, что с тобой теперь? Белая палата, крашеная дверь. Тоньше паутины из-под кожи щек Тлеет скарлатины смертный огонек…Грустное стихотворение. Багрицкий написал. Читала Багрицкого?
— Нет, — честно призналась Валя, изумленная такими познаниями нерусского человека в области русской литературы, — а ты читал, да?
— Я читал, — подтвердил Тенгиз. — Мне он нравится. А еще Маяковский и Блок.
Валя изумленно хлопала глазами.
— Какой ты… умный. Тебе лет-то сколько?
— Двадцать один.
— Учишься, работаешь?
— Учусь. В университете, на филфаке.
Что такое «филфак», Валя толком не знала, но догадывалась, что это что-то очень крутое.
Они не спеша побрели дальше, дошли до
— Прошу.
— Мерси. — Сказала и забеспокоилась: небось и вид у нее! Чистая деревенщина, да еще в этих кроссовках. А Тенгиз… он такой стильный, тонкий, изысканный. Вот стыдоба!
— Какой столик выбираешь? Хочешь, вон тот, у окна?
— Не хочу. — Валя решительно замотала головой.
Там, у окна, они всегда сидели с Веркой. Верка — это Верка. А сейчас — совсем другое. Новое. Прекрасное. Волшебное. И не будет она ни о чем беспокоиться: ни о том, что не читала Багрицкого и Маяковского, ни о том, что нет на ней вечернего платья, ни о том, что наверняка Тенгиз до нее водил сюда еще десятерых девушек. Плевать на это!
— Тогда выбирай сама, — покладисто проговорил Тенгиз.
Валя, гордо выпрямившись, подняв голову, королевой прошествовала через зал и остановилась у того столика, что был ближе всех к стойке. Пусть бармен, который уже давно знает ее в лицо, посмотрит, с каким кавалером она сегодня пришла.
Тенгиз глядел на нее с нескрываемым восхищением.
— Какая ты красавица. А главное, коса. Я такую косу никогда в жизни не видел. Можно ее потрогать?
— Трогай, — разрешила Валя.
Тенгиз осторожно погладил ее волосы кончиками пальцев.
— Как шелк. А щечки как бархат. — Он, уже не спрашивая разрешения, коснулся Валиного лица.
И вновь она смолчала, хотя никогда и никому прежде не позволила бы такого нахальства. Они уселись рядышком, Тенгиз придвинул свой стул вплотную к Валиному, так, что их плечи опять соприкасались. Подошел официант.
— Кушать будешь? — спросил Тенгиз Валю. — Я закажу ужин.
— Спасибо, я не голодна.
— Я все равно закажу. Хочешь шашлык? Здесь отличный шашлык, настоящий, бараний. А к нему красное вино. «Каберне», например.
При упоминании о шашлыке Валя невольно сглотнула слюну. Сегодня в обед она снова ела «Роллтон» и пила чай с сухарем и сейчас ощутила мгновенный и острый приступ голода.
Тенгиз уже диктовал официанту:
— Пожалуйста, два шашлыка, салат из крабов, жюльен, бутылку «Каберне», две чашки кофе и десерт со взбитыми сливками.
— Ты что? — Валя в ужасе дернула его за рукав. — Кто это все будет есть?
— Мы.
Официант записал заказ, вежливо кивнул и удалился. Валя, скрестив руки на груди, сердито смотрела на Тенгиза. Щеки ее полыхали.
— О-о, какая строгая. — Он наконец зацокал-таки языком, как полагается кавказцу, но сделал это как-то по-особенному, без пошлости, а скорее, с мягкой, необидной насмешкой. — Не злись, Валя-Валентина, я ж ничего плохого не сделал. Просто хочу тебя покормить.
— Ага, покормить! — не выдержала Валя, — А потом? Учти, я натурой платить не собираюсь. Вернее, не так сразу, в первый же вечер… — Она поняла, что сморозила глупость, и замолчала, краснея еще больше.
Тенгиз, однако, сделал вид, что ничего не заметил.