Корнеты и звери (Славная школа)
Шрифт:
— Ну, с Богом! — сказал Император.
И кони тронули.
Тронули шагом — но уверенно, почти без всякого усилия.
А усилие требовалось большое!..
Двигались не сани с кучером и сидевшим за ним Государем, а скорее особого рода пчелиный рой, прилепившийся к одному месту.
— Интересно! — усмехнулся Император, с удивлением обнаруживший, что один из юнкеров маленького роста сидел у него в ногах, под полостью саней, согнувшись в три погибели, — сколько же всего нас едет?
Начался счет.
— Всего
— Недурно… еще более весело сказал Государь. — И всем удобно?
— Еще бы, Ваше Величество! Очень!
— Дайте что-нибудь на память, Ваше Величество! — сказал кто-то из наиболее откровенных.
— Ничего больше нет! — заявил Государь. Два носовых платка у меня взяли еще в манеже!..
А кони шли и шли вперед, среди криков «ура», среди бежавшей по сторонам толпы, одетой в серые юнкерские шинели…
И вдруг резкий свист, гиканье и пронзительные крики выделились из общего гула.
Вздымая мокрый снег, один за другим, лихо джигитуя, неслись верхом на конях по бокам царских саней юнкера-казаки…
Они поседлали своих лошадей и сопровождали Императора по своему…
Сани с Николаем II повернули из ворот школы на Ново-Петергофский, двигались к Египетскому мосту, — а юнкера-счастливцы все продолжали следовать вместе с Царем в его санях и на их полозьях, а казаки носились вокруг, делали джигитовку, кувыркались и показывали свое природное удальство…
И только у Египетского моста Государь поднял руку и показал ею путь к училищу…
— Домой, домой! Довольно господа!.. До свиданья!..
Кучер задержал пару…
Освобожденные от многочисленных пассажиров, сани двигались уже быстрее — въехали на Египетский, поворачивали вдоль набережной Фонтанки.
Император еще раз обернулся, сделал приветный знак рукой в белой перчатке…
Царь…
Царь Великой, Необъятной страны, Вождь неисчислимой, победоносной, славной на весь мир армии…
Так думалось, так чувствовалось, так горело тогда в сердцах…
После этого — три дня было пустым наше училище.
Царь приказал всех освободить в трехдневный отпуск, простить все наказания и перевести всех штрафованных в высший разряд…
XII
Из-за дальних лесов, из-за синих гор
Заря алая занимается!..
В далекой долине дымящихся давностью
дней…
Опять пришел май, наш второй май в училище — опять мы вышли в Дудергоф.
Но как разнилось наше настроение от прошлогоднего, как наполнялась с каждым днем чем-то неизведанно-новым
Корнетская звезда — настоящая корнетская звезда — уже загоралась на горизонте.
Прошел май со съемками — начались эскадронные учения с теми же стремительными Карангозовскими заездами, пылью и сжиманием колен — но дух наш с каждым днем разгорался сильнее и сильнее, с каждым днем все сильнее и сильнее наполнялась сладкою тревогой ожидания грядущего счастья молодая душа…
Близился, шел навстречу, необычайный, единый во всей жизни день — день производства в офицеры…
И уже сначала июня начались новые, такие необычные, такие сладкие заботы.
Заказывалось обмундирование, сапоги, фуражки, офицерская амуниция…
Заказывались офицерские эполеты.
Работали портные Каплан, Каплун, Норденштрем…
Работали сапожники — Сопрунов, Шмелев, Мещеринов, набирал заказы король шпор Савельев, работали фуражечники и мастера головных уборов Челпанов, Скосырев, Семенов и знаменитый в своем роде Пляцкий.
Шились мундиры, доломаны, колеты, ментики, венгерки, чакчиры и рейтузы; делались драгунки, гусарские бобровые шапки, уланки, конно-гренадерские головные уборы с красными лопастями и сияющие каски кирасирской дивизии с серебряными орлами.
Примерялись перевязи с лядунками, портупеи всех видов, с замиранием сердца подвешивались ташки с царственными инициалами.
Деловито работали над седлами знаменитые на всю кавалерийскую и спортивную Россию седельные специалисты — Вальтер и Кох.
А из родных концов Империи, из имений, усадеб и уютных провинциальных домиков, где также жили особою приподнятою жизнью, ожидания папаши, мамаши, бабушки и тетушки — приходили объемистые посылки с новыми рубашками, целыми ассортиментами полотенец, простынь, скатертей и другого «приданого», заботливо заготовленного для выходящего на жизненный путь молодого любимца…
Приближался и приближался торжественный, единственный, неповторяемый день.
В конце июня уже производилась разборка вакансий — и сообразно листу, присланному из Главного Штаба в лагерь, каждый уже знал, в какой полк ему суждено выйти.
На сцену появлялись географические карты, путеводители железных дорог — измерялись расстояния, повторялись названия тех или других городов и местечек, в которых стояли полки.
То и дело слышалось:
— Грубешев… Сувалки… Межибужье… Белая Церковь… Калиш… Орел и Елец…
Юнкера, выходившие прямо в гвардию, были обязаны ранее взятия своей вакансии — испросить согласия на этот шаг общества офицеров того полка, в какой стремились.
По тем или другим причинам это общество могло и отклонить просьбу юнкера о желании вступить в полковые ряды, хотя случаи такие бывали весьма редко.