Корнеты и звери (Славная школа)
Шрифт:
Кто решается идти в «школу», избирая своим жизненным путем путь офицера конницы — тот должен знать — для чего и на что он идет.
Он должен молчаливо, покорно и сознательно согласиться со всем, что ждет его в грядущем в виде всевозможных моральных барьеров, канав и ирландских банкетов.
Сегодня ты — «зверь», «вандал» и «скиф», трепещущий под зорким взглядом благородного корнетства, едва садящийся на учебного коня, представляешь собою только подобие юнкера кавалерии, — а через год — ровно через год в это время — ты сам уже благородный корнет и хранитель
Терпи же, молодой вандал!
Иди через все огни — и стремись к одному:
Быть ловким, «отчетливым», «лихим», благородным, дисциплинированным и верным.
Верным Богу, Царю, Отечеству, долгу, оружию, товарищам, полку, штандарту — и коннице, родной коннице, лучше и величественнее которой нет ничего на свете!
Не в одной «школе» был и есть «цук».
Его подобие существует везде — и везде оно в своем роде — начиная от «фуксов» в студенческих корпорациях немецких университетов и кончая знаменитым Сен-Сиром прекрасной и республиканской Франции.
Кто хочет — пусть проверяет!
Нужно стать кавалеристом, а не только обучиться езде и ношению той или другой формы.
Надлежит — впитать в себя весь дух конницы, понять его истинную сущность, сделаться кавалеристом манежа и полей, а не гостиных и ресторанов.
Нужно влюбиться — и влюбиться страстно, до гроба — в свою профессию, в свой будущий полковой штандарт, в искусство езды, в густую пыль летних учений, в тревожные звуки сигналов, в гармонию «генерал-марша», в пряный и милый запах конюшен, в ласковое ржание коней — влюбиться во все это так, чтобы все остальное считать на земном шаре второстепенным и мало интересным…
— Пусть другие будут кем угодно, но я всегда буду тем, чем есть и чем хотел быть! — сказал как-то Скобелев, выезжая на рекогносцировку. — Ни в обер-прокуроры, ни в обер-контролеры я не пойду!..
Шествуйте же покорно за ведущим вас в помещение эскадрона дежурным юнкером, господа сугубые звери и будущие корнеты!
Не вы первые, не вы последние.
Многих уже выпустила в ряды российской конницы славная гвардейская школа и не мало славных имен дала она истории…
«И были вечными друзьями Солдат, корнет и генерал!..»III
Средняя площадка училища, на которую нас выводит Авалов — пустынна и тиха.
Это место ежедневного сбора юнкеров эскадрона на утреннюю и вечернюю молитву, на перекличку, на сборы перед завтраком и обедом.
Во внутренней стене, — сейчас же около лестниц — наглухо закрытая дверь в церковь, икона с лампадой над этою дверью, по сторонам — мраморные доски с именами юнкеров, наиболее успешно окончивших школу в разные времена ее существования.
Прямо перед глазами, у наружной стены — в промежутке между большими окнами, выходящими на Ново-Петергофский — портреты Императоров, начиная с Николая Павловича — все они в форме частей кавалерии.
Тщательно натертый
— Пока распределите себе койки во взводах временно, господа!.. — говорит Авалов. — Завтра утром разбивку сделает полковник… Полковник Карангозов… Сейчас еще никого нет в школе… Корнетство еще в отпуску после лагерей…
Мы облегченно вздыхаем…
Наши «корнеты», действительно, еще не вернулись из летнего отпуска. Они все еще в пути и прибудут только к вечеру.
Уже более спокойно мы разбираем койки, вешаем на них карандашные записочки и возвращаемся к «корнету».
Последний, приехавший из отпуска на сутки раньше — по-видимому мягок и благодушен.
— Будете мне представляться, господа! — говорит он, усаживаясь на тумбочку при одной из коек. — Представляйтесь по очереди, останавливаясь передо мною за четыре шага!
И наше «представление» начинается.
Это «представление» молодых юнкеров старшим заключалось в том, что младший или «молодой» идет ровным шагом по направлению к сидящему в непринужденной позе принимающему его «корнету», и, остановившись по всем правилам строевого устава в четырех шагах от него, отчетливо докладывает:
— Господин корнет, честь имею представиться: прикомандированный к Николаевскому Кавалерийскому училищу кадет такого-то корпуса (или гимназист такой-то гимназии, или даже студент такого-то университета) такой-то!
Если, по мнению корнета, молодой представился достаточно «отчетливо», т. е. остановился на должной дистанции, ясно произнес слова представления и т. д. — то «благородный корнет» делает сам два шага вперед и, подавая молодому руку, произносит также свою фамилию.
— Очень приятно!.. Корнет такой-то!
Если же корнетом замечена какая-либо неточность или «корявость» в представляющемся «молодом» — он прерывает его представление и, повернув молодого «кругом» — заставляет начать все снова.
В этом вся тяжесть «приема».
Дефект найдется всегда: или молодой слишком торопливо идет в сторону корнета, или останавливается не в четырех, а в трех с половиной шагах, или откидывает ногу при поворотах кругом, или недостаточно ясно произносит слова представления…
— Кругом! Еще раз!
И долго приходится бедному «зверю» крутиться перед строгим по «цуку» корнетом, пока последний найдет возможным ответить ему собственным представлением и рукопожатием.
Но одного представления мало.
Корнет, принимая, может задавать «молодому» всевозможные традиционные вопросы, на которые молодой должен дать точный ответ.
Во-первых, нужно знать по номерам и названиям все полки русской конницы — от первого до последнего, и, Боже сохрани, если кто-либо во время не постигнет этой премудрости.
«Цук» усилится до невыносимости, до безлошадности — и молодого будут вертеть «кругом» все корнеты, от первого до последнего!
И поделом!
Стремиться в славную российскую конницу и не знать на зубок ее полков, в один из коих ты неминуемо должен выйти!