Корнеты и звери (Славная школа)
Шрифт:
В первой половине сентября — в одно из воскресений — торжественный и много значащий для всех нас день — день присяги.
С этого момента мы все уже становимся настоящими солдатами, воинами, носителями заветов великого долга.
С момента присяги — кончается вольная, ни к чему не обязывающая жизнь юноши; начинается жизнь мужчины, готового каждую минуту принести эту жизнь в жертву Родине на поле брани.
В этот день — как бы сам собою угасает балаган корнетского цука, смолкают шутки, исчезают ненужные
Все серьезны — начиная с офицеров и кончая последним, левофланговым юнкером.
На нас — чистенькие, первосрочные только что пригнанные мундиры, свежая ременная амуниция, красно-черные, полосатые кушаки, новые, высокие сапоги со шпорами.
На нас — тяжелые, впервые возложенные на себя драгунские шашки, и в левой руке, взятые приемом «на молитву» — барашковые драгунки с красными донышками и серебряной Андреевской звездой, белые замшевые перчатки, красиво оттеняющие своею белизною весь остальной убор.
— Обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом, перед Святым Его Евангелием и Животворящим Крестом… повторяются за училищным священником слова громадной присяги… Обещаюсь и клянусь!..
Мы клянемся в верности Царю и Отечеству, в готовности переносить везде и всюду холод, голод и все нужды солдатские, в неизменном и верном желании и стремлении блюсти интересы своего Верховного Вождя и пресекать в самом корне какие бы то ни было поползновения со стороны его врагов причинить ему ущерб или убыток… Клянемся быть храбрыми и самоотверженными в штурмах и атаках, драться в них до последней капли крови и, встречая с данным нам в руки оружием врага, — сильное и верное чинить ему сопротивление…
В этот день мы впервые выходим в отпуск на улицы Петербурга в форме юнкеров школы.
Стараемся во всю «не зевать по сторонам» дабы не пропустить кого-либо с отданием чести, и, во избежание всяких недоразумений, избегаем подолгу разгуливать пешком и почти всюду ездим на извозчике, пользуясь услугами многочисленных столичных «Ванек».
Петербург того времени — а этому всего с небольшим тридцать лет — еще не знал ни одного автомобиля, и над всеми его просторами и пространствами властно царил только извозчик и собственные экипажи.
Существовал ресторан француза Мишеля на Исаакиевской площади — тайно допускавший наших юнкеров в свои кабинеты, и была гостиница «Angleterre» на Малой Морской, куда также попадали наши «школисты» на одну-другую бутылку благородного вина, распивавшегося с «приезжими родственниками» в общей зале.
Для этого существовал особый порядок.
Один из столиков в общей зале занимался солидным с виду и хорошо одетым господином в статском платье, заказывавшим шикарный обед с вином и всеми остальными «анерами».
Спустя некоторый срок приезжали два-три юнкера, радостно встречаемые этим солидным господином — и вслед за этим начиналось угощение, продолжавшееся очень долго.
Впечатление получалось такое, что из имения в провинции приехал в столицу какой-нибудь «дядюшка» и вызвал к себе
Все это устраивалось заботливым и любившим наших юнкеров хозяином «Angleterre».
Дядюшка был просто подставным лицом, получавшим в последствии соответствующее вознаграждение от самих же юнкеров, но необходимый декорум соблюдался, и никто из публики не мог бы усумниться в действительности и дядюшки и воспитанных его племянников, кушавших вокруг него за столом хороший обед и пивших тонкие французские вина.
Юнкера школы, подобно другим воспитанникам петербургских училищ и военно-учебных заведений то и дело приглашались на очередные сезонные балы то в одно, то в другое место — но первоклассными танцорами мы не считались.
Танцы и бальное ухаживание не были нашей областью.
На этом поприще подвизались другие — артиллеристы — михайловцы, артиллеристы — константиновцы, инженеры из Павловского замка у Летнего Сада, и, конечно, наша строгая антитеза — знаменитые представители российской пехоты, «Павлоны», т. е. юнкера Павловского Военного Училища.
Все они блистали своим умением танцевать и ухаживать на вечерах — и их несравнимо больше ценили, как таковых, петербургские бальные барышни.
Это была еще эпоха длинных кос, длинных платьев, воздушных шлейфов, эпоха кадрилей, котильонных орденов, венского вальса, па-де катра и па-де-патинера.
Лучшим балом считался бал морского корпуса — и, пожалуй, зал, в котором происходил этот бал — не имел по своей величине равных себе во всем Петербурге.
Не уступал балу моряков и бал Михайловцев-артиллеристов, назначавшийся, обыкновенно, на 8-е ноября.
Мы приглашались на все эти балы — танцевали с встречавшимися на них знакомыми по Петербургу барышнями — но своих сердец и душ этим встречам и балам не отдавали.
Кавалеристы в этом отношении держались как-то особняком.
Следует отметить, что разговоры о женщинах, ухаживаниях и любви — в нашей юнкерской жизни занимали очень незначительное место.
Они совсем не гармонировали с общим нашим тоном, каковым был культ коня, верховой езды и связанных со всем этим деталей.
За золото — купишь четыре жены Конь же лихой — не имеет цены.сказал наш Лермонтов —
Он и от вихря в степи не отстанет — Он не изменит, он не обманет!Будущий офицер конницы должен был воспитать себя так, чтобы самое большое место в его сердце было предоставлено любимой лошади, с которой он должен составлять одно целое.
Все остальные увлечения и страсти — второстепенны, малозначащи и не могли и не должны были надолго остановить на себе внимание лихого юнкера.