Корни сталинского большевизма
Шрифт:
Новации, основанные на патриотизме, закреплялись в учебниках по истории для вузов и средних школ. Напомним, что после революции история, как дисциплина, входила в курс обществоведения и использовалась лишь для объяснения современных событий. С 1923 года она вообще исчезла из учебных планов. И лишь в 1933 году в Наркомпросе состоялось совещание по вводу учебников; комиссию по их подготовке возглавил заместитель директора Института истории при Коммунистической академии Н. Н. Ванаг. Как он заявил на этом совещании, «нам нужен большевистский Иловайский» [665] . Сталин, Жданов, Киров сформулировали свои пожелания относительно содержания будущих учебников: уход от космополитических подходов и социологических схем, насыщение текстов конкретным материалом для трансляции патриотических идей уже в социалистической упаковке [666] . Партийное руководство с самого начала высказывало недовольство тем, как идет работа. 20 марта 1934 года на заседании политбюро с участием приглашенных ученых Сталин сказал, что первые представленные тексты никуда не годятся. Он был недоволен наследием покойного Покровского, подчеркивал роль русской нации, как в прошлом, так и сегодня собирающей другие народы [667] . Иначе говоря, требовалась реабилитация русского патриотизма, русской истории. Наблюдатели той поры так характеризовали этот процесс: «Один за другим князья, цари, полководцы – строители государства Российского – поднимаются из мусорной кучи, в которую их сбросила революция, возводятся на старый карамзинский пьедестал… Экспансия государства и строительство самодержавия становятся в центр изучения как факты положительные» [668] . Интересен такой факт: после сталинской критики в комиссии вспомнили об учебнике репрессированного С. Ф. Платонова. Ныне в нем обращало на себя внимание исключительное богатство фактуры и ясный, живой язык рассказов о войнах, о государственных учреждениях, об исторических лицах, о политических и культурных движениях. Последовал вывод: сильные стороны работы Платонова должны быть учтены при составлении нового учебника истории [669] . Трудно сказать,
665
Артизов А. Н. Николай Николаевич Ванаг (1899–1937 годы) // Отечественная история. 1992. № 6. С. 103. Иловайский был известным в царской России автором учебников по истории. Они неоднократно переиздавались и пользовались большой популярностью в гимназиях.
666
К изучению истории // Сборник документов. – М., 1946. С. 8–17.
667
Левин А. Без права на мысль. Историки в эпоху «Большого террора». – Казань, 1994. С. 56–57.
668
Федотов Г. Россия и свобода (Сборник статей). – Нью-Йорк, 1981. С. 142–143.
669
Стражев А. Учебник истории царской России // Борьба классов. 1931. № 5–6. С. 62.
670
В Совнаркоме Союза ССР и ЦК ВКП(б) // Правда. 1936. 27 янв.
671
Быстрянский В. Критические замечания об учебниках по истории СССР // Правда. 1936. 01 фев.
Переход на патриотические рельсы коснулся всей науки в целом. В начале 1936 года была упразднена Коммунистическая академия. Очевидно, что никакой необходимости в такой научной организации (в ней находилась и школа Покровского) уже не было; ее наскоро «влили» в большую Академию наук [672] . В 1936 году прогремела шумная кампания за публикацию исследовательских работ преимущественно в советских научных изданиях. Публикации же в западных журналах власти резко осуждали, как неуважение к своему коллективу и русскому языку. Эту тему активно комментировала «Правда» [673] ; на ее страницах приводились примеры из разных научных отраслей. Когда известные ученые отдают свои новые работы в зарубежные издания, достижения их исследовательской мысли не доходят до советской аудитории: десятки тысяч жаждущих знаний людей лишаются возможности приобщиться к новинкам. За этим кроется традиционное раболепие, преклонение перед Западом, отношение к России, как к провинции. Терпеть подобное положение невозможно: «Советский союз – не Мексика, не какой-нибудь Уругвай, а великая социалистическая держава» [674] . В рамках этой кампании было инициировано давление на академика-математика Н. Н. Лузина [675] , который «пытался отсидеться от пролетарской революции» [676] . Якобы он и его соратники отдавали в советские журналы статьи сомнительной ценности, а лучшие свои работы старались публиковать за границей. Их деятельность приравняли к вредительству, хотя и ограничились на сей раз строгим предупреждением: большевики умеют распознавать врагов, «в какие бы шкуры они ни рядились» [677] . Советских ученых призывали равняться на лучшие умы отечественной науки: Ломоносова, Лобачевского, Попова, Сеченова, Павлова, Миклухо-Маклая и др. В тоже время, востребованным оказался опыт только что ликвидированной Коммунистической академии, которая открывала свои «посты» на предприятиях для более тесного взаимодействия с рабочим классом. Теперь нечто подобное рекомендовали делать Академии наук: ее институты были обязаны пополнять свои коллективы стахановцами и рационализаторами с производства. Из этих самородков следовало растить будущие исследовательские кадры [678] .
672
Жуков В. И. Иной Сталин. – М., 2005. С. 205–206. Интересно, что упразднить Коммунистическую академию удалось только с третьей попытки – в январе 1936 года.
673
Традиции раболепия // Правда. 1936. 09 июл.
674
Традиции раболепия // Правда. 1936. 09 июл.
675
Юшкевич А. П. Дело академика Н. Н. Лузина // Вестник Академии наук СССР. 1989. № 4. С. 32–44.
676
Достоинство советской науки // Правда. 1936. 06 авг.
677
О врагах в советской маске // Правда. 1936. 03 июл.
678
Бауман К. Положение и задачи советской науки // Правда. 1936. 06 сен.
Внедрение патриотизма, восхваление российского прошлого вело к логическому завершению новой идеологической архитектуры. Русский народ провозглашался самым передовым. «Правда» неустанно писала о бескорыстной помощи, которую оказывает Россия братским народам страны: «Всей силой своего могущества РСФСР содействует бурному росту других советских республик… все нации, освобожденные от капиталистического рабства, питают чувства глубочайшей любви и крепчайшей дружбы к русским братьям. Русская культура обогащает культуру других народов. Русский язык стал языком революции. На русском языке писал Ленин, на русском языке пишет Сталин. Русская культура стала интернациональной, ибо она самая передовая, самая человечная, самая гуманная» [679] . Иначе говоря, русский народ объявлялся «старшим среди равных» [680] , им гордятся, как гордятся своим старшим братом [681] . Именно русские подняли знамя освобождения, совершили Октябрьскую революцию и указали другим народам царской России путь к светлой и радостной жизни [682] . Как в новой доктрине уживались интернационалистические ноты и патриотические мотивы, можно продемонстрировать на примере А. С. Пушкина. В СССР его реабилитация и признание величайшим русским литератором произошла в начале 1930-х; до этого он считался типичной буржуйской обслугой [683] . К 1937 году – к столетию со дня гибели поэта – в стране уже процветал его культ. Теперь его именовали подлинным сыном русской земли, чье творчество связано с ней тысячами неразрывных нитей. Но Пушкин настолько велик, что его произведения близки всем народам, прежде даже не слышавшим его имени. И хотя он принадлежит русской нации, его гений интернационален. Русские всем предоставляют возможность наслаждаться бессмертными пушкинскими творениями [684] . И так же, как с Пушкиным, обстоит дело с русским народом: взойдя на высоты революции, он готов делиться ее плодами со всеми, кто готов к ним приобщиться.
679
Конституция героического народа (передовая) // Правда. 1937. 16 янв.
680
РСФСР (передовая) // Правда. 1938. 14 фев.
681
Волин Б. М. Великий русский народ. – М., 1938. С. 6.
682
Леонидов Н. Торжество ленинско-сталинской национальной политики // Правда. 1937. 15 нояб.
683
Вересаев В. В защиту Пушкина // Правда. 1935. 20 апр.
684
Осипов Д. Достоевскому ответила жизнь // Правда. 1937. 10 фев.
Перед нами совершенно новое издание марксизма, где канон о приоритете мировой революции отодвинут на задний план, уступив место идеологическому концепту «русский народ – старший брат»; именно он прокладывает путь в светлое завтра, а не питает надежду на мировую революцию в более подходящих для этого странах. Ни один народ мира не может встать вровень с великим и передовым русским народом, который обладает к тому же бесценной культурой и героическим прошлым. Согласимся: о возведении подобных патриотических воззрений в ранг государственной политики, в свое время не могли мечтать и такие апологеты патриотизма, как М. Н. Катков и К. П. Победоносцев. При самодержавном строе никто не позволил бы им развернуться во всю патриотическую удаль. А при Сталине, в условиях господства космополитического марксизма, мощно спрессованная патриотическая доктрина обрела явь! Конечно, переход большевизма, по сути, на черносотенные рельсы не может не поражать. Как метко замечено, большевистская партия, фактически, создала «деформированного близнеца» того государства, против которого боролась [685] . Понятно, что ленинская элита не могла существовать в идеологической атмосфере, «когда отрывки из коммунистического манифеста подаются в одной окрошке со славянофильством черносотенной окраски» [686] . Зато новые партийцы, ничем не связанные с интернациональным движением, с готовностью приняли государственную патриотическую доктрину. А ее создатель стал их подлинным кумиром.
685
Безансон А. Русское прошлое и советское настоящее. – Лондон, 1984. С. 17.
686
Федотов Г.
Здесь следует остановиться на одном любопытном эпизоде. В то время, когда выстраивался концепт «русский народ как старший брат», Н. И. Бухарин попытался наполнить его иным содержанием. Напомним, до своей опалы в конце 1920-х Бухарин считался главным марксистским теоретиком партии. В феврале 1934 года он был назначен ответственным редактором газеты «Известия» [687] , и решил внести лепту в формирование новой идеологии. Однако, идеи Бухарина уже устарели, хотя он всячески пытался соответствовать требованиям времени (даже поучаствовал в развенчании покойного Покровского, будучи в прошлом страстным его почитателем [688] ). Бухарин сосредоточился не на национальном факторе, а на советском народе, «консолидированном и по вертикали (классы), и по горизонтали (нации)» [689] .
687
Вдовин А. И., В. Ю. Зорин, Никонов А. В. Русский народ в национальной политике XX века. – М., 1998. С. 217–223.
688
Бухарин Н. И. Нужна ли марксистская историческая наука (О некоторых существенно важных, но несостоятельных взглядах М. Н. Покровского) // Известия. 1936. 27 янв.
689
Бухарин Н. И. Конституция социалистического государства // Известия. 1936. 14 июн.
Именно так он представлял СССР, где все будут «объединены в едином организованном обществе коммунизма» [690] . Иными словами, национальные черты здесь не учитывались. То есть русский народ в сталинской интерпретации – путеводитель, первый среди равных, по бухаринской схеме просто растворялся в единой целостной общности. Бывший главный партийный теоретик всегда был склонен к русофобии, что проявилось и теперь. В одной из своих статей в «Известиях» он называет русских «наследниками проклятой обломовщины», «азиатщиной», «рассейской растяпой» [691] . Будет большим благом, если на месте этой малосознательной аморфной массы, вызывающей лишь презрительное недоумение, возникнет новая здоровая общность – единый советский народ. Такая общность, уверял Бухарин, уже вырастает: следовательно, правильно говорить не о каком-то «старшем брате», а о самом передовом и мощном «советском народе». Эти соображения вызвали резкую отповедь Сталина, и очередное бухаринское покаяние («невольно ввел в заблуждение… выражаю глубокое сожаление») на сей раз не спасло [692] . Вскоре «Правда» поместила специальный материал о его «вредной и реакционной болтовне»: «Вряд ли Бухарин сумеет объяснить с точки зрения своей концепции, как это «нация Обломовых» могла исторически развиваться в рамках огромного государства, занявшего 1/6 часть земной суши… и как русский народ создал таких гигантов художественного творчества и научной мысли» [693] . Заканчивалась статья напоминанием о том, с какой любовью говорил о русском народе Ленин; любовь к народу – одна из главных заповедей большевизма, вошедших в жизнь и быт масс [694] . (Забегая вперед, скажем, что идея Бухарина пережила сталинские идеологические новации: в 1970-1980-х годах будет востребовано именно это понятие – «единый советский народ».)
690
Бухарин Н. И. Второе рождение человечества // Известия. 1935. 01 мая.
691
Бухарин Н. И. Наш вождь, наш учитель, наш отец // Известия. 1936. 21 янв.
692
Бухарин Н. И. Ответ на вопрос // Известия. 1936. 14 фев.
693
Об одной гнилой концепции // Правда. 1936. 10 фев.
694
Там же.
Как же сталинский «патриотизм» уживался с марксизмом, от которого вождь не собирался отказываться? Негативное отношение основоположников ко всему, что связано с Россией, для знающей публики не было секретом. Большевистская элита, преклонявшаяся перед Марксом и Энгельсом, не обращала внимания на их нелицеприятные антирусские выпады: это казалось мелочью на фоне грандиозных планов построения коммунизма. Сталин тоже игнорировал пренебрежительное отношение основателей великого учения к России, но постепенно начал внедрять мысль о том, что они просто не все знали и не все могли учесть. На откровенный разрыв с «самым научным учением в мире» он идти не собирался, чтобы играть роль преемника «великих умов», чьи имена «сплелись в единый венок» с именем Сталина [695] . Пропаганда подчеркивала, насколько серьезно относились Маркс и Энгельс к России. С каким громадным интересом зачитывались они «Словом о полку Игореве» [696] . Как настойчиво изучали русский язык, чтобы в подлиннике ознакомиться с произведениями русской мысли [697] . Перед нами добротный ход: заставить незабвенных классиков работать не только на пропаганду себя, как верного продолжателя их дела, но и на авторитет России, коей они на дух не выносили.
695
Дело Маркса бессмертно! // Правда. 1938. 08 мая.
696
Бессмертное творение древней русской литературы // Правда. 1938.25 мая.
697
Великий русский народ // Правда. 1937. 15 янв.
В действительности, Сталина никогда не заботило сбережение идейного наследия марксизма. Известно немало его пренебрежительных слов в адрес Маркса и Энгельса. Так, их учение об отмирании государства, на которое ориентировался и Ленин, Сталин отмел, а возникшие теоретические нестыковки объяснил изменившимися обстоятельствами: взгляды классиков будут применимы, когда социализм победит в большинстве стран и когда появятся необходимые для этого условия. А однажды Сталин вообще заявил, что у основоположников имеются недостатки, вызванные влиянием немецкой философии, в особенности Канта и Гегеля [698] . В 1934 году по его требованию из гранок журнала «Большевик» была снята статья Энгельса «Внешняя политика русского царизма», где внешнеполитические службы страны выставлялись шайкой бесстыдных аферистов, обслуживающих хищнические позывы самодержавия. Как заметил Сталин, тоже самое было характерно и для Европы, причем «в неменьшей, если не в большей степени» [699] . (Статью Энгельса опубликовали весной 1941 года в том же «Большевике».) Разумеется, Сталин давал жизнь тем или иным формулировкам, руководствуясь исключительно прагматическими целями конкретного момента.
698
Джилас М. Лицо тоталитаризма. – М., 1992. С. 138.
699
Сталин И. В. О статье Энгельса «Внешняя политика русского царизма». К изучению истории // Сборник документов. – М., 1946. С. 41.
Это демонстрирует ход дискуссии об уровне развития российского капитализма в два последние десятилетия царизма. Школа Покровского, заправлявшая в советской науке 1920-х, высказалась однозначно: русский капитализм был не просто отсталым, он был начисто лишен какой-либо национальной окраски. Труды, выходившие под эгидой Коммунистической академии, рисовали картину полной зависимости российских банков и промышленности от западного капитала – здесь особенно преуспели Н. Н. Ванаг и С. Л. Ронин. Ванаг убеждал, что органическое строение капитала в России отражало пережитки средневековья, а потому выводы о его бурном развитии совершенно необоснованны: их могут делать «только дети, не овладевшие всеми четырьмя правилами арифметики» [700] . В свою очередь, Ронин уверенно разделял все российские банки накануне Первой мировой войны на две группы: одни контролировались непосредственно из Парижа, другие – из Берлина. Причем западному капиталу незачем было добиваться формального большинства в управлении: все дела «весьма добросовестно творили «русские люди», допущенные хозяевами к управлению после тщательного отбора» [701] .
700
Ванаг Н. Н. К методологии изучения финансового капитала в России // Историк-марксист. Т. 12. 1929. С. 9–10.
701
Ронин С. Л. Иностранный капитал и русские банки. – М., 1926. С. 133.
Однако, у этой группы историков появились оппоненты. И. Ф. Гиндин и Е. Грановский, привлекая новые данные, заговорили о несостоятельности подобных взглядов. В частности, Грановский назвал выводы Ванага «досужим вымыслом человека, брезгающего «узко экономическим анализом» и предпочитающего черпать основания схем в «трансцендентальных» глубинах своего сознания» [702] . По мнению Гиндина, российской особенностью была недостаточная четкость общей картины, поскольку отечественный финансовый капитализм получил полное развитие лишь за несколько лет до 1914 года. В этот период наметилось усиление русских элементов, опиравшихся на рост внутренних накоплений. Продолжение этой тенденции могло бы привести к окончательному закреплению русских финансовых групп [703] . Речь шла о московской буржуазной группе, где позиции иностранного капитала всегда были незначительны. Справедливость этих упреков очевидна: купеческая элита слабо вписывалась в теорию о подчинении иностранному капиталу. Это чувствовал и сам Ванаг, не преминувший сделать оговорки относительно текстильной промышленности – цитадели купечества. Он признал, что в этой хозяйственной отрасли процессы несколько отличались от общего финансово-экономического контекста, но не более того [704] . Очная дискуссия состоялась в ходе первой Всесоюзной конференции историков-марксистов, где обе стороны изложили свои аргументы [705] .
702
Грановский Е. Иностранный капитал в системе монополистического капитализма в России // Вестник Коммунистической академии. Т. 22. 1927. С. 77.
703
Гиндин И. Ф. Некоторые спорные вопросы истории финансового капитала в России // Историк-марксист. Т. 12. 1929. С. 68.
704
Ванаг Н. Н. Финансовый капитал в России накануне мировой войны. – М., 1930. С. 218–219.
705
Труды Первой Всесоюзной конференции историков-марксистов. 28 декабря 1928 – 4 января 1929 года. Т. 1. С. 318–385.