Корни зла
Шрифт:
— Да?
Леди была не совсем такой, как рассказывала мама. С одной стороны, она не выглядела старой, хотя вокруг глаз и в уголках губ у нее были морщины, а волосы были седыми. Но когда она улыбалась, у нее была самая прекрасная улыбка в мире, и становилось неважно, сколько ей лет: семьдесят или только шестьдесят, девяносто или уже сто. В Педлар-ярде люди не особенно беспокоились о том, как звучали их голоса. Но с того момента я навсегда запомнил, что звучание голоса очень важно. Не шикарный акцент или что-нибудь в этом духе, а сам голос, который может быть таким же прекрасным, как полуночное время, или как бархат.
Глубокий вдох, и затем сказать, что ты запланировал. Сказать это должным образом и вежливо.
— Я ищу свою бабушку. Но я не знаю, верный ли это адрес.
Леди с голосом, похожим на ночное небо, и самой прекрасный в мире улыбкой, сказала:
— Возможно, это верный адрес. Как зовут твою бабушку?
— Алиса Уилсон.
Она замолчала на мгновение, а затем спросила:
— Откуда ты приехал?
— Из Лондона. Из места под названием Педлар-ярд.
— О, — произнесла она, и вдруг показалось, что что-то вспыхнуло в ее глазах. Она ощутила странное чувство, которое нахлынуло из ниоткуда. И каким бы чувством это ни было, оно было настолько сильным, что она не удивилась бы, если бы оно выпрыгнуло из ее тела и возникло перед ней во плоти в этом саду, освещенном лучами заходящего солнца. Затем она сказала:
— Значит, это правильный дом. Я Алиса Уилсон. Я знаю о Педлар-ярде. Но я не знала, что у меня есть внук, хотя я очень рада познакомиться с тобой. Думаю, будет лучше войти в дом.
Войти в дом... Слова, произносимые всеми волшебниками в сказках... Заходи внутрь, мой дорогой... А порой «внутрь» было зловещим и опасным, а иногда это было замечательным и волшебным. И до тех пор пока ты не ступишь внутрь, не было совершенно никакого способа узнать, какими станут эти слова.
Но сделать что-нибудь другое, нежели шаг в дом, — было совершенно немыслимым.
Первые дни в «доме священника» были наполнены изумительными, новыми впечатлениями. Впечатлений было так много, что даже боль после потери матери — боль, которая терзала меня на всем пути сюда, — стала почти терпимой.
По какой-то необъяснимой причине было невозможно не рассказать историю о Педлар-ярде со всей правдивостью. Алиса ("Тебе следует лучше называть меня так — я не думаю, что смогу справиться с тем, чтобы быть твоей «бабушкой.») слушала не прерывая. А один раз ее губы задрожали, и она так сильно сжала свои руки, что костяшки пальцев побелели. Но самое любопытное было то, что ее больше расстроил мой рассказ не о том, как умерла мама, а о том, как она воткнула ножницы в глаза мужчины, который много лет жестоко с ней обращался и запугивал ее. Затем она сказала:
— Как ужасно, что ты все это видел. Но со временем воспоминания сотрутся, и ты перестанешь грустить. Ты построишь мост, ведущий от этих воспоминаний, и пройдешь по этому мосту в то будущее, которое теперь перед тобой открылось.
— Я перейду по этому мосту?
— Да, именно так происходит в жизни. Мы не можем постоянно грустить. Я подозреваю, что тебе нужно было бы рассказать полиции о том, что случилось. Не смотри так испуганно, как маленькая сова. Мы не собираемся ничего рассказывать полиции.
— Не собираемся?
— Нет. Твой старый дом в Педлар-ярде очень далеко отсюда. А ты принес мое последнее письмо, да? Я знаю, что ты принес.
— Я думал, что вам стоит увидеть его, чтобы убедиться в том, что я — это действительно я.
Алиса улыбнулась.
— Я вижу, что ты — это действительно ты, и без письма, — сказала она. — Даже без фотографии, что ты принес сюда. Я вижу это, но... — пауза, — я рада, что ты принес ее.
— Я хотел запомнить маму счастливой. Она ведь счастлива на фото?
— Да. — Алиса долго смотрела на мамину фотографию, иногда очерчивая пальцем ее лицо. Потом она сказала: — Ты больше похож на мать, чем на отца.
— Я знаю.
— Были ли в доме другие бумаги? Что-нибудь, что могло бы привести людей из Педлар-ярда сюда? Еще какие-нибудь фотографии?
— Нет. Такие вещи невозможно было хранить в доме. Я знал о вас только из историй. Моя мама любила рассказывать мне истории. Она была хорошей рассказчицей, она была способна заставить меня видеть людей и места. Она говорила, что когда-нибудь стала бы писательницей. Я имею в виду, настоящим писателем.
— И ты помнишь, чтобы она выглядела счастливой хоть иногда? Такой, как на этой фотографии?
— О да. Она однажды сказала, что он — мой отец — мог быть очень обаятельным.
Когда она рассказывала об обаятельном молодом мужчине, за которого вышла замуж и который когда-то очень любил ее, ее лицо становилось живым — наполовину грустным, наполовину счастливым...
— Обаятельный, — задумчиво произнесла Алиса, — Да, я уверена, что это правда.
И вновь на меня нахлынули воспоминания. На этот раз о маминых словах, что иногда в семьях происходят странные вещи. Что если ты выходишь замуж за того, кто не нравится твоей семье...
Но вдруг Алиса произнесла:
— Ну, похоже, что в том доме ничего не связывает твоего отца со мной или с тобой, так что, я думаю, мы можем чувствовать себя в безопасности.
Это надо было хорошо обдумать. А потом спросить, поскольку всегда надо уточнять все детали:
— Ты имеешь в виду, что мы никому ничего не скажем?
Алиса задумалась, прежде чем ответить.
— Конечно, мы никому не скажем, — сказала она наконец. — Мы сохраним эту тайну. Я рада, что мама говорила тебе обо мне. — Она замолчала, а потом грустно добавила: — Значит, после всех лет ненависти и насилия я нашла тебя. — Поскольку твоя мама скончалась, мы должны сделать так, чтобы о ней сохранились только хорошие воспоминания. Храни эту фотографию в секрете, ладно?
— Да, конечно. То есть мы будем хранить молчание о том, что она сделала? На случай, если люди будут считать ее убийцей. — Мне с трудом далось это слово, но Алиса, похоже, не заметила этого.
Она сказала:
— Да, это именно то, что я имела в виду. Люди любят сплетничать, и они не всегда бывают добрыми.
Нам надо молчать, иначе за твоей спиной всегда будут шептаться. — Алиса снова замолчала, будто обдумывая, что сказать дальше. — Правда заключается в том, что твоя мать защищала себя и тебя. Матери во все времена защищали своих детей, защищали неистово. — В ее голосе смешались гнев и отчаяние.