Коробейники

Каштанов Арнольд Львович

Утром Юшков спустился в холл, не зная, что будет делать. В коридоре гудел пылесос. В креслах перед выключенным телевизором сидели несколько человек, один из них, бритоголовый, был в пижаме. Зазвонил на столике телефон, кто-то поднял трубку, послушал и крикнул: «Нижний Тагил! Кто заказывал Нижний Тагил?» Юшков вздрогнул: неужели его нижнетагилец здесь? Но трубку взял брито­головый в пижаме. Юшков дождался, пока тот поговорил, и спросил: «А где Василий Григорьевич, который раньше сюда ездил?» Бритого­ловый не знал никакого Василия Григорьевича, спросил фамилию, а фамилию Юшков не помнил. «Невысокий, лохматый, большой крас­ный нос... ну, очень большой нос». Бритоголовый тут же сообразил: «Кантин. Ну конечно.— И посуровел, как подобало случаю: — Он умер. С сердцем что-то было. Год, по-моему, тому... Или нет, два».

Дирек­триса прошла мимо в мокрой от стаявшего снега шубке, распахивая ее на ходу. «Как вам номер, Юрий Михайлович? Угодила я вам?» Он поблагодарил и поспешил наверх, чтобы она не затеяла разговора. На лестнице столкнулся с молодой «девочкой» Тамары. Она была в паль­то, пуховый платок завязала вокруг головы. Юшков обрадовался: «А я думал, вы уехали».— «Нет»,— простодушно ответила она и покрас­нела. В платке ее лицо показалось совсем детским. Из-за оттопырен­ной нижней губы. Юшков сказал: «Вчера вечером вас здесь не было» — и она все так же простодушно стала объяснять, где она была вечером: у нее тут отец и мать живут неподалеку, ездила к ним.

Она подождала, пока Юшков сбегал в номер за пальто. Все тот же мокрый снег летел навстречу, ветер задувал за ворот и рукава, шли, подставляя ему лбы. Женщину звали Сашей. Приехала она из-под Воркуты, там работала в НИИ техником и никогда не занималась снабжением, но вот понадобилась для чего-то сталь, а тут ее родители, отец на комбинате работает, и согласилась поехать, чтобы повидаться со своими. Сталь отец для нее достанет, он даже к директору ходил, с директором он работал в молодости на одной печи.

Все оказалось не таким, как представлял Юшков. Никакой не было чистенькой квартирки в Ленинграде или Москве, не было девоч­ки с оттопыренной губкой и нотной папкой на шнурке, которую мама водила за ручку в музыкальную школу, как водила Алла Александров­на своего сына, не было оранжерейного одиночества воспитанного ре­бенка, сторонящегося разбитных одноклассников. На Саше в детстве были огород и восемь соток картошки, кабан в сарайчике и три млад­ших брата. В девятнадцать она вышла замуж за Сережу, сразу пошли дети. Илюше, ее уже десять, Танечке семь и всегда болеет, а Альбине два года, еще ходить не начала и почему-то не говорит, но врач ска­зал, что немой она не будет. Сережа — шофер, работает много, иной раз по пятьсот в аванс приносит, и ей тоже идут северные, но, навер­но, хозяйка она плохая, деньги не держатся... Все это Юшков узнал, пока шли они к стальной калитке с белой трафареткой «Посторонним вход воспрещен». Он откатил ее, и они с Сашей оказались в отделоч­ном цехе, в серебряном свете, где сизые стальные штанги двигались бесконечной чередой по стальным роликам, как сплотки бревен по холодной, осенней воде. Мимо вагонов, посматривая на связки метал­ла, плывущие над головой, они прошли к конторке Володи.

Там уже был Сашин отец, маленький, сморщенный, в распахну­той телогрейке и валенках. Он потрясал перед Володей бумагой, си­лясь вразумить человека, который не хотел понимать очевидное: «Директор тебе не указ? Свою власть тут показываешь? Кто тебе указ, если директор не указ? — Увидел дочь и совсем разошелся.— Дай сю­да телефон, я ему позвоню, он сам тебе скажет!» «Некогда мне с ди­ректором разговаривать»,— буркнул Володя. Сняв трубку, он вызвал железнодорожную станцию, кричал про порожняк, двухосные и четы­рехосные и, бросив трубку, вышел из конторки, зашагал мимо Юшко­ва к вагонам.

Саша обеспокоилась: не вышло? Отец ее делился с Юшковым: что за люди, директор сам дал команду, сам звонил, а они... Юшков объяснил: идти с бумагами следует не сюда, к Володе, а в производ­ственный отдел к Борзунову, тот даст указание Ирине Сергеевне или Полине Андреевне, они — начальнику цеха, тот дальше, пока не дой­дет до Володи. Сашин отец притих. Он-то думал, что, побывав у ди­ректора, все сделал, а оказалось — столько еще начальства. А он в первой смене, отпросился у мастера сбегать на минуту...

Они пошли к Борзунову втроем. Тот взглянул на бумаги и как будто обрадовался им: «Куда ж вы делись, я вас ждал, Семен Заха­рович звонил мне, сейчас хрома нет, но через шесть дней будет, это такой пустяк, стоило ли ради этого беспокоить Семена Захаровича...» «Дак я думал... дак ведь не знал...» — оправдывался Сашин отец и виновато переминался с ноги на ногу, теребил в руках ушанку.

Саша

и Юшков пообедали в привокзальной столовой. Саша вол­новалась, не обманет ли Борзунов: «Я ничего не понимаю в этом». Она уже потеряла веру в отца и надеялась теперь только на Юшкова.

«Почему вы в гостинице, а не у родителей?» — спросил он. «Куда мне там! Брат с женой, дочка их»,— начала она перечислять и расска­зывала, как болеет жена брата, и как устает мать, и как там тесно и трудно, и как она расстраивается из-за всего этого и, побывав у роди­телей, всегда возвращается в гостиницу в плохом настроении, а Юш­ков думал: простуды, усталость — разве из-за этого расстраиваются? Рассказы Саши быстро прискучили ему, особенно надоел Сережа, который умел подбирать на аккордеоне любую мелодию, мог бы стать инженером, если бы захотел, и был на базе членом месткома. Они с Сашей вернулись в гостиницу, и, прежде чем заснуть, Юшков от­метил, что полдня прошло, осталось три с половиной, а там пойдет сталь и у него будет дело. С Сашей он сходит в кино и потанцует в ресторане и все, потому что при всей неприязни к музыкальному Се­реже он не сможет быть непочтительным с матерью троих детей.

Он увидел Сашу после ужина. Она смотрела в холле телевизор, и снова, как в первый вечер, показалось, что сидит заласканный ребе­нок, которому холодно и страшновато среди незнакомых людей, и, чтобы его не трогали, старается выглядеть независимым и смелым. Юшков подошел к ней. Саша покраснела. Соседка ее в тускло-красной кофте навострила уши. Юшков предложил пойти в кино. Саша сказала: «Пойдемте».

Они не успели на последний сеанс и гуляли по улицам. Юшков никогда не гулял по улицам и чувствовал себя неловко. Саша расска­зывала про детей и Сережу, все ее воспоминания были связаны с детскими болезнями, а Юшков недоумевал, зачем он пошел с ней, и ду­мал, что Саша в пальто и платке, разговаривающая с ним,— это один человек, а Саша, сидящая в холле,—другой, и тут уж ничего не по­делаешь, ему нравится одна и скучна другая, а поменять их местами невозможно. Он пытался шутить, но быстро оставил это: юмор Саша не воспринимала. Наконец она заметила, что он молчит, и тоже замол­чала. Они дошли до городского парка и повернули назад. Идти молча было совсем неловко. Саша заговорила о своей младшей, Альбине, все про ту же немоту, и Юшков, успокаивая, вспомнил, что у его Сашки было так же. Помолчав, Саша спросила: «А ваш сын с вами живет или с женой?» — «Мы все вместе живем»,— ответил Юшков, недоумевая, отчего она предположила иное.

Весь следующий день он провел в номере. Нужно было позво­нить Ирине Сергеевне, и не мог заставить себя. Встречаться с Сашей тоже не хотелось. Все же вечером он спустился в холл. Саша смотре­ла телевизор, и он заговорил с ней. Она отвечала холодно. Он пони­мал, что холодность ее намеренная, и понимал, откуда она. Предло­жил пойти куда-нибудь. Саша покачала головой и сказала почти тор­жественно: «Нам не нужно больше встречаться». Он спросил: «По­чему?»— «Потому что зачем вам это нужно? — Саша внимательно по­смотрела.— К чему это?» — «Так ведь интереснее, чем сидеть перед телевизором».— «Нет»,— снова замотала она головой. «Жаль»,— ска­зал Юшков и ушел. Ему и вправду стало досадно. Кроме того, ему предпочли телевизор,— это уж было слишком. Сидел у себя в номере, смотрел подряд все передачи и злился на Сашу.

Он удивился, увидев ее утром в холле. Она ждала его. Поднялась, храбро улыбаясь, Покраснела. «Вы идете сегодня на комбинат?.. Я хотела с вами пойти...» Улыбка стала жалкой, поскольку Юшков мол­чал, не помогал ей. А у него злое любопытство было: из-за чего она унижается? Сталь ей нужна? Отомстив ей за вчерашнее долгим мол­чанием, он спросил: «А что вам нужно на комбинате?» — «Я не знаю,— сказала она.— Что-то же нужно делать».— «Ничего не нужно делать. Ждите».

Он шел завтракать, и она попросила подождать, убежала к себе и вернулась в пальто и платке. Завтракали они около вокзала. «Вы вчера так неожиданно пригласили меня... Вы не сердитесь? — Она видела, что он отчужден.— Я вам потом объясню... Я не могу отно­ситься к этому так, как вы...» — «К чему относиться?» — «Я потом объясню...» Он не спросил, когда это — потом. Она сама заговорила: «Невестка моя как-то пошла в кино с одноклассником. Брат ничего такого и не видел, а папа так рассердился... Такую женщину, говорит, повесить надо... Я не могу с этим не считаться...»