Коробейники

Каштанов Арнольд Львович

Они вернулись в гостиницу. Поколебавшись, Саша вошла в но­мер Юшкова. Потом она, расстегнув пальто, сидела в кресле, а он целовал ее, гладил волосы, и снова целовал, и говорил, что любит, и высвобождал от рукавов пальто ее руки, обнимал, а она время от времени говорила: «Ужас, что я вам позволяю... Ох, до чего мы до­шли...— Потом вырвалась и сказала решительно:— Я сейчас же от вас уйду». Он уговорил ее сесть. «А вы сядьте на кровать»,— прика­зала она.

Он сидел и думал, что же ей надо и почему она не уходит. Нако­нец она заговорила. В голосе появилась назидательность: «Я вот у мужа всегда спрашиваю. Он вот говорит, люблю. А я говорю: за что? Если любишь, ты же можешь объяснить, за что. Я ведь всегда могу объяснить!» Ждала ответа. Юшкову не хотелось смеяться. Он одно лишь отметил: она уже не произносит «Сережа», только «муж». Спросил: «Ну и что он отвечает?» — «Он говорит, я не могу объяс­нить»,— «Мне плохо без вас»,— сказал Юшков. «Вы вчера днем что делали?» — спросила Саша. Вчера днем он лежал на кровати и никого не хотел видеть. Наверно, в это время она ждала его, была уверена, что он будет ее искать, и его отсутствие показалось ей чуть ли не предательством. «Не помню»,— сказал

он. Она сказала: «Вы вчера показались мне таким равнодушным...»

Вот отчего она решила войти к нему. Надела пальто, поправила волосы, подошла к двери и прислушалась. Постояла, собираясь с ду­хом, возвращая на лицо выражение холодной отстраненности, то единственное, которое Юшкову нравилось в ней. Решилась, поверну­ла ручку и осторожно вышла в пустой коридор.

Юшков лег на кровать, обдумывая, не вел ли он себя слишком глупо и не выглядел ли смешно. Успокоив себя на этот счет, он стал думать о Саше. Думалось о ней с улыбкой и тепло.

Перед обедом постучали в дверь, и не успел Юшков ответить и спустить ноги с кровати, как вошла Саша. Села в кресло. Теребила на груди концы пухового платка. «Мы с девочками собираемся сего­дня в кино, я зашла вас пригласить. Вот... На восемь часов». Юшков согласился, а она не торопилась уходить. Она больше не называла мужа по имени. В кино они никогда не ходят — он говорит, зачем же телевизор покупали, если в кино ходить. Приезжали к ним артисты, тоже не пошла — болел Илюша. Предложили как-то путевку в Крым, уже и купальник купила, так тут Танька заболела. «Он из троих только Таньку любит».— «Пьет?» — спросил Юшков. Саша подума­ла, ответила: «Нет, он не пьет. Не больше других. Ему совсем нельзя пить».— «Болеет?» — «Ну что вы, он очень здоровый!» Перед ним сидел ребенок. Именно та девочка, которую он увидел впервые в холле, когда они с Тамарой подошли к ней. Трое детей, тридцать лет — это ничего не значило. Тридцать лет заполнились возней с детьми. Сна­чала с братьями, потом с сыном и дочерьми. Кроме этого, у нее ни­чего не было.

«...он жадный. Я, говорит, столько приношу, куда ты все деваешь? Конечно, у нас есть немного на книжке... Однажды я поехала в Вор­куту, попросила снять двести пятьдесят рублей, пальто мне надо бы­ло и сапоги. Ничего не достала, и... не знаю, может, вытащили, может, выронила в автобусе... Прихожу, а он... Ты, говорит, их прогуляла... и...» Замолчала.

Глаза были сухими. Их высушил давний гнев, которому она не позволяла никогда завладеть собой, не давала ходу, и вот спустя годы он вырвался наружу. Она смотрела мимо Юшкова в стену, где над кроватью висел под стеклом эстамп, березки и речка под облач­ным небом. «...мама и папа не знают ничего, я им не рассказывала... И еще раз было...» Юшков гладил ее руки. Они были красные, с ко­роткими пальцами, с очень маленькими некрасивыми ногтями. Саша спохватилась: «У него есть и другие качества: когда я болею, он меня жалеет. А я, когда он болеет, всегда злюсь: тут эти трое, так еще он».— «Сил не хватает»,— сказал Юшков. Она кивнула: «Да, наверно». Помолчали. «Все в жизни бывает»,— сказал Юшков. Саша кивнула. Что-то еще хотела рассказать и раздумала. Виновато посмот­рела: наскучила ему? «А ваша жена... кем работает?» — «Она инже­нер»,— сказал Юшков. «Я пойду»,— сказала Саша, высвобождая руки, уязвленная тем его семейным благополучием, которое представилось ей. И вдруг вздохнула, махнула безнадежно рукой: «Я теперь буду вас сравнивать...»

Ей нужно было к родителям, и она ушла, оставив у Юшкова смутное чувство, что он вел себя не так предприимчиво, как надо бы мужчине под сорок лет. В ресторане он сел за свободный столик. Крупная блондинка села напротив, все пыталась завязать разговор: то в меню ей что-то непонятно было, то интересовалась, долго ли тут принято ждать заказанное. С ней было бы просто поладить, и Юшков упрекал себя в том, что его тянет не к ней, а к Саше. Неужели потому, что в Саше привиделось неблагополучие? Именно эту тягу к тем, кто нуждался в покровительстве, он не любил в матери. Но у матери бы­ло другое. Она жила, переполненная собой, своими мыслями, чувст­вами и воспоминаниями, все это плотным прозрачным панцирем от­деляло ее от мира, панцирь твердел с годами, сжимался вокруг нее, и она старалась высвободиться, разрушить плотный купол общением с людьми. Она была молодец, и жить ей было интересно.

Он не забыл, что приглашен в кино, но идти с тремя женщинами и развлекать их не хотелось, и он остался в номере. Лежал на кровати, смотрел телевизор. Не поднялся и ради ужина. Часов в десять Саша пришла. Вгляделась, спросила: «Вы не заболели? Я должна извиниться. Мы собирались с вами в кино, а я задержалась у мамы... Вы меня ждали?» Видно было, что она лжет. Нигде она не задерживалась, ждала его, а теперь, растерянная, выясняет, что же с ним случилось такое, отчего он не пришел, и надеется, что причины для этого были веские. Юшков запер дверь и погасил свет. Мертвенный блеск экрана освещал кровать. Выступали фигуристы, звучала музыка, диктор объ­являл оценки. «Юра, что вы делаете, я не для этого пришла»,— бормо­тала Саша, и он любил ее и не помнил себя... Наверно, ей не было хорошо так, как ему. Притихла, смотрела в стену. «Я люблю тебя»,— сказал Юшков. Саша натянула платье и легла щекой на подушку, закрыв глаза. Юшков гладил ее волосы. «Я немного полежу так». «Тебе плохо?» — спросил он. Она сказала: «Нет». «Нам будет лучше,— говорил он,— я знаю. Мы привыкнем друг к другу. Мы оба слишком нервные. Нам будет очень хорошо». «Мне хорошо с вами,— сказала она. Открыла глаза.— А вы не ждали меня внизу полвосьмого?» «Я ждал тебя здесь»,— солгал он. Она удивилась: «Здесь?.. А-а...» «Ты не веришь, что я тебя люблю?» «Не знаю. Наверно, если бы я сама...» «Да, если бы ты любила, ты бы верила». «Нет, почему же... я...» — недоговорила. Подошла к двери, прислушалась. Юшков стоял рядом. Обнял ее. Она возмутилась: «Юра, что же вы! Мне сейчас выходить!» Он не сразу понял, в чем дело: она была уверена, что все ее чувства заметны на ее лице. Она выходила к людям, как актриса на сцену — собрав всю свою волю, контролируя мышцы лица.

«Мы не должны больше видеться». Вот о чем она думала, когда лежала щекой

на подушке.

Проснулся он с мыслями о ней и ужаснулся, как мало у них вре­мени. Завтра пойдет сталь, еще два дня — и разъедутся. Гостиница спала. Он открыл дверь в коридор и, сидя в кресле, ждал, когда нач­нут подниматься. В семь часов захлопали двери, застучали женские каблуки, зашаркали тапочки. Он ждал до восьми и постучал в дверь Саши. Открыла растрепанная незнакомая женщина. Сказала, что Саша ушла. Наверно, на комбинат. Он обиделся: могла бы и подождать его.

Ее не было ни у Ирины Сергеевны, ни у Володи. Значит, поехала к родителям. Юшков забежал в мартеновский цех. Шихтовщики го­товили хром, все шло нормально. Возвращался в гостиницу бегом. Ключ от номера Саши висел на доске за плечом администраторши. На всякий случай Юшков все же постучал в дверь. Никто не отозвал­ся. Он пообедал в ресторане. Ключ висел на прежнем месте. Юшков сел в холле и стал ждать. Прошла из кабинета директриса, поздоро­валась, собралась заговорить и, увидев его лицо, не решилась. Он рас­сердился на себя и ушел в номер. Вспоминал слова Саши, ее лицо и говорил себе, что она его любит. Но если бы она любила, то искала бы его, ценила оставшееся им время. Прошло уже полдня, сколько осталось? Он решил, что ей просто-напросто нужна была его помощь, чтобы получить сталь, все у нее было нацелено на это, а вчера вечером по неопытности она попала в ловушку, запуталась и теперь избегает его... А ему это зачем? Может быть, это и есть плата за то, чему, как говорил Игорь, нет слова в языке...

Он задремал, и стук в дверь разбудил его. Саша вошла в комнату. Села в кресло. «Я все рассказала папе. Он сказал, что такую женщи­ну надо повесить... Вот в чем дело». «Саша,— сказал Юшков, обнимая ее,— я весь день ищу тебя». «Я глупая,— сказала она.— У меня всегда так». «Что всегда так?» «Не так,— поправилась она, испугавшись того, что он мог подумать.— Так у меня не было. Не знаю, почему я такая глупая». «Ты умная,— сказал он.— Я тебя люблю. Ты только не ис­чезай. Иди сюда». «Нет,— отстранилась она.— Я буду в кресле». «Саша... В жизни так мало хорошего... У нас с тобой что-то может получиться, у нас так мало времени...» Она не слушала. Не до рассуж­дений ей было, не до хорошего, о котором он говорил, не до него. «Я сейчас с племянниками... Я не могла с ними говорить! Господи, думаю, они же все видят! И дети мои все сразу заметят!» «Что заме­тят?!» «А что ты скажешь жене?» — спросила она. Юшков опешил. Она ждала. «Зачем сейчас об этом думать? — нашелся Юшков.— Мо­жет быть, мой самолет разобьется». «Вот! — Она всплеснула руками.— Вот и муж мой такой! А я не могу так, я всегда думаю и всегда боюсь». «Иди сюда»,— снова позвал Юшков. «Юра, перестаньте. Я сейчас же уйду... Может быть, если бы мои смотрели на это так, как вы... Я должна считаться с их мнением...» Он перестал надеяться, что сможет ее понять. Казалось, она заговаривается. «Как я смотрю? Я смотрю так же, как ты, Саша». Он повторял, что искал ее весь день, говорил, как плохо ему было, но она не верила, что ему плохо, и не слушала. Высвободила руки, надавливала пальцами уголки глаз, растягивала кожу, чтобы удержать слезы, но они выкатились, поползли. Виновато взглянула. «Я теперь все время реву». Он гладил ее, успокаивал. «Мне надо идти,—сказала она.— Еще только немного посижу. Говорите что-нибудь. Расскажите про вашу жену». «Говори мне «ты»...» «Я не могу... Я... я уступила вам, потому что не хотела, чтобы вы унижались». Уязвленный, он отстранился. Замолчали. «Я хочу пить»,— сказала Саша. Стакан был грязный. Юшков вымыл его в ванной зубной пастой, принес воды. Саша отпила глоток. Стакан она держала, оттопырив мизинец. «Ваша жена красивая?» «Красивая»,— сказал Юшков. Саша заплакала. «Красивая... и тут я подлая». Это тоже было вне логики, но он понял. «Ты ни перед кем не виновата. И перед мужем не вино­вата». «Ну да, не виновата.— Она подняла заплаканное лицо.— Как же!» «Ты только передо мной виновата». Она ему не верила. Но успо­коилась, поднялась. Пошла к двери. Ему стало страшно. «Вечером ты придешь?» «Нет». «Саша! — взмолился он.— Ты со своим мужем пятьдесят лет будешь жить, дай же мне один вечер, один час!» «Не унижайся так, Юра,— строго сказала она.— Тебе нельзя так унижать­ся». «Я вообще в счет не иду,— сказал он.— Со мной можно поступать как угодно. Я же тут с ума сегодня сойду!» «Я не приду!» «Глупо,— сказал он.— Все так плохо, и ты еще». «Что плохо?» «Останься».

Она стояла у двери, подготавливая свое лицо к коридору. Это было смешно. Лицо ее ничего не выражало, ей нечего было бояться. «Я не знаю, что у тебя плохо, Юра. Но я запомнила, как один человек сказал в кино: как бы ни было плохо, никогда человек не должен падать духом». Юшков невольно усмехнулся: «Вот видишь, какая ты умная. А говоришь — глупая». «Мысли,— она дотронулась пальцем до своего лба,— у меня иногда бывают умные, а поступки я совершаю такие глупые...» Он обнял ее и поцеловал. Она рассердилась: «Мне же выходить сейчас, как ты можешь! Прощай!» Он сделал последнюю попытку: «Так не прощаются». Она послушно подставила лицо для поцелуя. «Все-таки я буду ждать тебя весь вечер».— «Не надо ждать,— взмолилась она.— Так я тоже не могу, когда ты ждешь». Выглянула в коридор и вышла, сосредоточенная на том, чтобы лицо ее не подвело.

Юшков был уверен, что она придет. Он купил в магазине вино, сыр и печенье. Убрал номер. Переставил кресло ближе к кровати. В девять он начал сердиться: два—три вечера у них, и один уже пропа­дает. Несколько раз спускался в холл. Саши там не было. В одиннад­цать он еще надеялся. Потом сказал себе, что обязательно ее проучит.

Утром ушел в мартеновский цех. Если она решила видеть его днем, у нее ничего не выйдет. Днем он не покажется в гостинице. Тогда к ночи она прибежит.

Получился первый ковш хрома, получился второй, закладывали третий. Третий его уже не интересовал. Он побывал на блюминге, в отделочном поговорил с Володей. Володе он не доверял. Толкачи кру­жили вокруг, караулили бригадира, шептали на ухо. Юшков позвонил на железнодорожную станцию, узнал, сколько заказано порожняка и когда формируется состав. Он отсек Володе все пути для обмана. Вернулся в гостиницу вечером. Он был доволен собой: день прошел и Саша, конечно, уже прибегала днем к его номеру и, не застав, ждет его теперь так, как он ждал ее вчера. У них получится очень хороший вечер.