Коробка с серыми красками
Шрифт:
*(цитата из Новогодней телепередачи «Первый скорый»)
Талант и роба
Каждый талант — бездарный трудяга. Таланта нет, есть лишь упорная работа над собой. Изо дня в день делать даже схожие по смыслу вещи — вот, что мы с вами ошибочно зовём талантом.
Рабочая заводская роба — это мешок для трупа твоего таланта, друг мой! Сказал однажды мне один подросток с 48-ой квартиры. А я ведь не такой! И роба моя
Каждый писатель, поэт, художник — горемыка, пленник собственных фантазий, закованный в золотую клетку собственного счастья. Посмотрите в толпу — если увидите живой труп, то знайте — это человек творчества. Он полностью отдал себя делу, досуха. Все ноги истоптал по выдуманным вселенным. И даже неважно, в какой сфере человек действует, ведь все что угодно может быть творчеством. Продавец на кассе может пробивать вам два кило куриных лапок с таким филигранным видом, что будто оркестром дирижирует. И каждый до этого одинаковый «пик» — нота! Новая, каждый раз, с красками, с оттенками. В такие минуты каждый из нас летает где-то в районе третьей луны.
Так и я, не по силе выбрав себе путь стараюсь, иду вперед, к чему-то выдуманному и мечтательному. Чему-то из самого детства, с запахом гнилой осенней листвы, с холодом любимого мной ветра и с грязным леденцом в кармане куртки.
Уют детства разрушает капитализм и головная боль, а кураж от алкоголя дарит лишь стыд на утро. Я уже давно мечтаю о Бродской комнате, но для меня это — непозволительная роскошь, сравнимая лишь с безусловной любовью.
«Рабочая заводская роба — это мешок для трупа твоего таланта, друг мой» — повторяю я перед зеркалом каждое утро. Эта фраза дарит мне улыбку, ведь я ни за что не перестану бороться. Пусть у меня и нет таланта, но есть бесконечное стремление стать великим кем-то, чтобы наконец утереть нос вчерашнему «я». Моя жизнь многим непонятна. Для кого-то я лучший друг, для кого-то талант и добряк, а для других мимокрокодилов — предатель. Но я просто прохожий. Я ребенок, случайно попавший в тело взрослого.
Я внутри! Я тут! Я велик!
Коробка с серыми красками
Любовь к многоэтажным домам одарила меня мыслями о том, что я могу смотреть на сотни похожих друг на друга судеб. Окна недоверчиво светят в темноту улиц, слегка покрывая фотонами моё скудного вида лицо. Сотни… нет, даже тысячи судеб за каждой занавеской, за каждым окном. С ума сойти!
Мне всегда было интересно смотреть на них, на эти окна. Как только начинает танцевать ночь на небосводе — я обязательно ищу взглядами огоньки чужих окон. За каким-то из них, надеюсь, мой будущий лучший друг сейчас пишет историю о любви и предательстве, или ещё какой чепухе. За другим наверняка происходит интим с человеком, который имеет крохотную возможность в будущем стать моей женой. Быть может — все быть может!
Под белым светом лампочки-луны строго стоит многоэтажный дом, полный своих чудес. Внутри него точно есть дети, которые в разгаре глаз верят в чудо. Они завороженно смотрят на первый снег, на крыши проезжающих машин. Они мечтают не о будущем, а о настоящем. Они хотят всего, здесь и сейчас. И что бы не произошло — это будет настоящее чудо. Чудо, когда на ужин мама приготовила любимое мясо по-французски. Чудо, что папа купил газировку. Чудо, что мама с папой сегодня не ругаются. Чудо, что по телевизору идёт мультфильм. Чудо, что сегодня вся посуда цела.
Сидя на лавке, у бесконечного каскада горящих окон я мечтаю, что когда-нибудь всё повторится. Заново. Все чудеса, что случались со мной в одном из похожих окон. Мечтаю, что дедушка мой отвезёт меня вновь за яблоками на велосипеде, и проведя со мной время, узнав меня поближе не как ребенка, а как друга, обязательно передумает вязать виселицу в гараже. А бабушку никогда не сломит старость, и она, как и раньше, позвонит моей маме узнать рецепт пирожков. И мы с ней наготовим целое ведро теста, и обязательно всё испортим. Бабушка будет смеяться, и уплетать со мной резиновые пирожки с чаем. Такие вкусные… Такие любимые.
Вы сейчас в лучшем месте, а заново уже ничего не получится пережить. Со мной остались лишь воспоминания, которые греют и жгут меня одновременно. В такие моменты я мечтаю сыграть с вами еще одну партию в карты, как и тогда, не доставая со стула до пола ногами. Я ведь не знал, что та партия была последней, и не предупредил никто…
Мои мысли — коробка с серыми красками, в которой вы — фиолетовый и синий. И я счастлив, что это точно навсегда со мной.
Как же я скучаю по вам всем.
Конечная на Боровском
Остановка автобуса № 330. Один ещё не курит, но скоро обязательно начнет. Вторая репетирует вежливую улыбку — выходит погано, так себе. Расстаются нелепо, молчаливо, некрасиво. Расстаются пошло — прямо на глазах старого скрипучего скряги-автобуса, похожего скорее на колесницу в старом ужастике. Громко шумела коробка передач, прощальным хрустом покидая остановку, представляющую из себя скучный кирпичный кубик, с потесанной штукатуркой. Кирпич красный, оголяется под рваной штукатуркой, как ножка под рваным чулком. Надписи повсюду, желто-зеленая трава под ногами, пахнет выжженным полем и её духами.
Она начала плакать после него. Это не свойственно мужчине, но сейчас он думает о том, что потерял все, что у него было. Не данное, а приобретенное. Огромную часть своих чувств, которую уже никто не восполнит. Дурак, сквозь настоящее всегда плохо видно будущее, за пеленой эмоций. Мозг не понимает, глаза затухают.
Она старается вести себя холодно, даже немного надменно. Бросает его. Недостоин. Не тот, как и всегда для всех.
А он потерял всякую связь с реальностью. Не верит, что так случилось. Любит, и будет любить ещё долгие годы. Гнаться за тенью, пытаться поймать, жечь траву, чтобы не забыть, чтобы не пахла, как она. Уже думает, как помириться. Не верит, что не получится.
Знаком с её родителями. И она знакома. В детстве это значит много, но надо пережить. Все вокруг скажут, что понимают, но почему тогда это произошло. «Ведь из-за них все, я тут не при чем!» — думает маленький человек у большой дороги.
Долгая дорога домой. Потом университет, битые стекла, расцарапанные кости, дурь в голове и лёгких. И попытки, бесконечные попытки, долгие годы. А как увидит её — задерживает дыхание, чтобы не спугнуть. Счастье в голове — все, что осталось. Транквилизаторы задушат их, каждую эмоцию, подарят спокойствие, отнимут уют. Детская обида остаётся надолго, не уходит, как же глупо. Как же глупо быть таким, как же глупо быть им. Глупо быть взрослым младенцем.