Коробка в форме сердца

Хилл Джо

Когда Рюгер попытался привстать, Джуд молниеносно дотянулся до его промежности, нащупал мошонку Рюгера и сдавил пальцами. Тугое желе яичек захрустело в его руке. Рюгер подскочил и завопил. Из его ноздрей лилась темная кровь. Штанины его брюк задрались кверху, и Ангус, подпрыгнув, сомкнул челюсти на стопе продавца, потом дернул мордой, срывая с ноги мокасин.

Толстая женщина прикрыла глаза рукой, но оставили между пальцами щелку и исподтишка следила за дракой.

Он успел пару раз заехать Рюгеру в солнечное сплетение, но потом Джорджия уцепилась за его правый локоть и поволокла Джуда прочь. На полпути к «мустангу» она начала хохотать, а как только они оказались

в салоне машины, набросилась на Джуда, кусая его мочки, целуя его поверх бороды, прижимаясь к нему подрагивающим телом.

Ангус долго отказывался выпустить из зубов трофейный мокасин. Джорджия сумела выменять его на печенье, только когда они выехали из пригородов на трассу, а затем привязала ботинок к зеркалу заднего вида за кисточку.

– Нравится?

– Да уж получше, чем плюшевые игральные кости, – ответил Джуд.

Боль

Дом Джессики Макдермотт Прайс находился в районе относительно новой застройки. Вдоль улиц, которые петляли и изгибались, как кишки, стояли симпатичные в большинстве своем домики, отделанные виниловым сайдингом цвета разных сортов мороженого – ванильного, фисташкового. Они дважды проехали нужный адрес, прежде чем Джорджия разглядела номер на почтовом ящике. Дом оказался желтый, как манговый шербет, как предупредительный сигнал светофора, и определенного стиля у него не было, если не считать стилем крупногабаритную бесцветную архитектуру американских пригородов. Джуд не стал останавливаться возле дома, а проехал еще ярдов сто. Затем он свернул в первый попавшийся переулок и вскоре оказался перед незаконченной стройкой.

Там только начали возводить гараж. Из фундамента торчали ярко-желтые сосновые опоры, соединенные балками и стропилами. Сверху будущую крышу прикрывал полиэтилен. Гараж относился к недостроенному дому. Каркас дома уже начали обивать фанерой, а зияющие прямоугольники подсказывали, где располагаются окна и двери.

Джуд развернул «мустанг» капотом к улице и задним ходом въехал в бестелесный пока еще скелет гаража. Отсюда был отлично виден дом Прайсов. Джуд заглушил автомобиль. Они посидели, слушая потрескивание охлаждающегося двигателя.

Они добрались сюда от дома Бэмми довольно быстро: время приближалось к часу ночи.

– У нас есть план? – спросила Джорджия.

Джуд указал на другую сторону улицы, где стояли два мусорных контейнера. Затем его палец передвинулся чуть дальше, на зеленые пластиковые баки, тоже предназначенные для сбора мусора.

– Судя по всему, завтра увозят мусор, – сказал он и кивнул в сторону дома Джессики Прайс. – А она свои мешки еще не вынесла.

Джорджия молча смотрела на Джуда. В слабом свете уличного фонаря ее глаза поблескивали и переливались, как вода на дне колодца.

– Подождем, пока она не выйдет с мусором на улицу, и заставим сесть в «мустанг».

– Заставим.

– А потом отъедем подальше. И поговорим – втроем.

– А если мусор вынесет не она, а ее муж?

– Мужа нет. Он был резервистом, и в Ираке его прикончили. Кое-что Анна все-таки рассказала мне о сестре.

– Может, у нее появился приятель.

– Если она завела кого-то и он будет на вид сильнее меня, мы подождем другого шанса. Но Анна никогда не упоминала приятелей сестры. У меня с ее слов сложилось впечатление, что Джессика жила с отцом и дочерью.

– Дочерью?

Джуд многозначительно посмотрел на розовый двухколесный велосипед возле гаража Джессики. Джорджия проследила за его взглядом. Джуд пояснил:

– Поэтому мы и не идем в дом прямо сейчас. А завтра – рабочий день. Рано или поздно

Джессика останется в доме одна.

– И что тогда?

– Тогда мы сможем действовать по необходимости и нам не придется переживать, если ребенок станет свидетелем чего-то дурного.

На некоторое время оба замолчали, углубившись в свои мысли.

В зарослях пальм и кустов за домом застрекотали насекомые. Их пение – ритмичная нечеловеческая пульсация – было единственным звуком, нарушавшим тишину улицы. Первой заговорила Джорджия:

– Что мы с ней сделаем?

– Все, что будет нужно.

Джорджия опустила спинку сиденья и легла, глядя в темноту. Бон положила морду рядом с ее головой и протяжно заскулила. Джорджия погладила овчарку за ушами.

– Собакам нужно поесть, Джуд.

– Придется подождать, – ответил он, не отрывая взгляда от дома Джессики Прайс.

У него снова заболела голова, костяшки пальцев саднило. К тому же он явно переутомился, и эта усталость мешала довести до конца хотя бы одно логическое рассуждение. Мысли, как черные собаки, гонялись за собственными хвостами, описывая бесконечные бессмысленные круги.

Он в своей жизни совершал плохие поступки. Для начала можно вспомнить хотя бы то, что он посадил Анну на поезд и отправил ее умирать к родственникам. Но ничто не шло в сравнение с тем, что ему предстояло – возможно – совершить завтра. Кто знает, не закончится ли дело убийством. Оно вполне могло закончиться убийством, и в голове Джуда крутилась песенка Джонни Кэша «Блюз Фолсомской тюрьмы»: «Говорила мама мне, будь хорошим мальчиком, не играй с оружием». Джуд подумал о пистолете, оставшемся на ферме. О своем большом револьвере сорок четвертого калибра. С оружием в руках добиться ответа от Джессики Прайс было бы проще. Но будь у него оружие, Крэддок давно уговорил бы его убить сначала Джорджию, а потом себя самого. И собак тоже.

Джуд вспомнил о самом разном оружии, что он когда-то имел. О множестве собак, которые у него когда-то были. О том, как он бегал с ними босиком по холмистой земле на ферме отца, и какой восторг охватывал его, когда он вместе с собаками уносился в предрассветную даль. Он вспомнил звук винтовки отца во время охоты на уток, и как однажды, когда Джуду исполнилось девять лет, мать взяла его с собой и они убежали от Мартина. На автобусной станции мать испугалась и позвонила своим родителям, а те велели ей немедленно вернуть мальчика отцу и помириться с мужем и Господом. Отец ждал их на крыльце с винтовкой в руках, он ударил мать по лицу прикладом, а затем приставил дуло к ее левой груди. Он сказал, что убьет ее, если она снова попытается уйти, и она больше не убегала. Когда Джуд – в те годы еще Джастин – робко шагнул к двери в дом, отец остановил его и произнес: «Я не сержусь на тебя, сын, ты не виноват». Мартин взял его за плечо и прижал к себе, наклонился для поцелуя и сказал, что любит сына. Джастин автоматически ответил, что тоже любит отца.

Воспоминание об этом до сих пор заставляло Джуда морщиться. Те слова казались ему отвратительными и аморальными, такими постыдными, что он не мог оставаться человеком, который произнес их. Поэтому он изменился и стал совсем другим. Это ли самый худший его поступок – иудин поцелуй, запечатленный на щеке отца, когда лицо матери заливала кровь? Или то, что он выгнал Анну, еще хуже, чем невольный ответ на выражение отцовской привязанности? И Джуд снова оказался там, откуда начал. Он размышлял об утре завтрашнего дня и гадал, сможет ли он заставить сестру Анны сесть в «мустанг», чтобы увезти ее прочь от дома, а потом любой ценой заставить заговорить.