Король Аттолии

Тернер Меган Уэйлин

Люди стояли. Солнце поднималось все выше, и наконец его лучи коснулись западного края парадного плаца. Те, кто стоял в предутренней прохладе, позавидовали товарищам, гревшимся на солнышке, но вскоре солнце поднялось еще выше, прохлада развеялась, а дворцовая гвардия все так же стояла навытяжку. Пришло время смены караула, центурионы выкликнули новую стражу, но все прочие остались стоять. Те, кто сменился с дежурства, прибывали по двое, по трое и тихо занимали опустевшие места. Телеус, оставшийся стоять перед своими людьми, еще раз предложил отпустить любого,

кто решит покинуть королевскую службу, но никто не сдвинулся с места. Миновал полдень, близился вечер. Менялись караулы, давая передышку тем, чья очередь наступала. Кое-кто не выдерживал жары и обезвоживания. Они опрокидывались, как подрубленные деревья. По приказу центуриона их уносили с плаца, но, придя в себя, они снова вставали на прежние места.

Стояло лето, дни тянулись долго. Наконец солнце стало клониться к горизонту, и от западной стены по плацу растеклась тень. Пот остыл. Вечерний ветерок неприятно холодил спины, солдаты дрожали, но не шевелились. Горны протрубили конец птичьей стражи, начался час летучей мыши. У каждого солдата дворцовой гвардии было много часов на то, чтобы обдумать свою присягу. И наконец Телеус крикнул:

– Да здравствует король!

– Да здравствует король! – отозвалась гвардия и была отпущена.

В молчании они тяжело брели обратно к казармам. Когда вошли во двор, некоторые застонали, стали махать руками, разминая затекшие мускулы. Костис шагнул к двери, чтобы поскорее уйти к себе в комнату и отсидеться там, пока не утихнет буря, поднятая Телеусом с этой муштровкой. Он понимал, что рано или поздно придется иметь дело с гвардейцами, но хотелось отложить это на потом.

За дверью стояли и болтали человека четыре или пять, так что пройти не удалось. Костис хотел проскользнуть мимо, но услышал: «Мы знаем, кого за это благодарить» – и вздрогнул.

Из толпы к нему протянулась рука. Схватила, остановив.

– Ох, не знаю, Сепрус, вряд ли можно взваливать всю вину на беднягу Костиса.

Рука и голос принадлежали Седжанусу. Прежде чем стать королевским лакеем, он служил в гвардии лейтенантом. Он был младшим сыном барона Эрондитеса и, без сомнения, получил место в свите только благодаря отцовским связям, а не потому, что Эрондитес питал хоть малейшую приязнь к королеве.

Только богам ведомо, зачем Седжанус вдруг явился в казармы. Хотя наверняка уже всем известно о позоре Костиса и наказании, которое устроил Телеус. Гвардия целый день стояла на виду у всего дворца. Нечего и думать, что хоть кто-нибудь мог не знать всю эту историю от начала до конца. Поэтому ничто не могло помешать Седжанусу прийти в казармы, если только он вдруг срочно не понадобится королю.

– Нет, нельзя винить последнюю соломинку, которая сломала спину верблюду. – Он взъерошил волосы Костису, будто мальчишке. – Если король в конце концов вышел из себя, то причиной этому был скорее песок в постели. Песок на простынях – вещь очень неприятная, особенно если у тебя в постели больше никого и ничего нет.

Слушатели расхохотались. Седжанус подтолкнул Костиса к лестнице, и тот охотно

удалился. А гвардейцы остались слушать комментарии своего бывшего лейтенанта насчет короля, песка и постельных привычек.

– Бывали и другие неприятные вещи, правда ведь? – спросил у Седжануса один из гвардейцев.

– Мне о них ничего не известно, – отозвался Седжанус со своей извечной холодной улыбкой.

– Зато Релиусу известно, – заявил гвардеец. – К утру Релиус все будет знать.

Смех стал еще громче. У секретаря архивов была собственная армия шпионов, добывавшая ему любые сведения, какие он пожелает.

Свернув на лестницу, Костис скрылся с глаз компании и, протянув руку назад, дернул за рукав Аристогитона, стоявшего неподалеку от солдат, столпившихся вокруг Седжануса, – закаленных, но еще не ветеранов. Арис вывернулся, но Костис схватил его за локоть и потянул настойчивее, намекая, что при необходимости уведет силой. Арис сдался и побрел вверх по лестнице.

Даже при этом Костису пришлось чуть ли не волоком тащить друга сквозь темноту на самую верхушку узкой лестницы. Остановился он чуть ниже площадки. Там висела лампа, бросавшая тусклый свет на обращенное вверх лицо Ариса. Костис, стоявший на ступеньку выше, склонился к другу.

– Скажи мне, – с жаром прошептал он, – ты правда ничего не знал о том, как Седжанус издевается над королем?

– Откуда мне знать?

– Не ври, Арис. Я видел твое лицо.

– Я…

– Что ты сделал?

Арис потер затылок:

– Кажется, это я принес записку о том, что король хочет осмотреть своих гончих в охотничьем дворе.

– Что значит «кажется»?

– Она была написана на свернутом листке бумаги. Откуда мне было знать, о чем там сказано?

– Но ты заподозрил, что тут дело нечисто? С какой стати тебя послали с запиской к королю? Кто дал ее тебе?

– Костис…

– Кто? И почему ты отнес ее, дурень?

– А что мне было делать? Отказаться?

– Тебе такая мысль хоть в голову пришла?

– Ну да, тебе, Костис, она, конечно, пришла бы, потому что ты не из охлоса. Хочешь знать, кто передал мне записку? Младший сын человека, которому мой отец платит дань. Что мне было делать? Что сделал бы ты? – Арис воздел руки. – Я знаю, что сделал бы ты. Отказался бы, и черт с ними, с последствиями, потому что у тебя чувство чести огромно, как река. Прости, Костис, я не настолько хорош.

– Я, наверно, тоже, – огрызнулся Костис. – Иначе я бы не стал давать священную присягу защищать человека, а потом бить его в челюсть.

Арис фыркнул.

Костис умолк и постарался взять себя в руки. Он никогда не испытывал столь безрассудного гнева. Чувство это было неприятным, хотя, он знал, многим солдатам оно нравится.

– Что ты собираешься делать? – спросил Костис, и Арис лишь пожал плечами. – Релиус наверняка выяснит, кто доставил записку. А может, уже выяснил. Опереди его, расскажи капитану сам.

– И что тогда случится с моей семьей? – спросил Арис.

– А что случится с тобой, если ты не расскажешь?