Король гор. Человек со сломанным ухом
Шрифт:
— Вот вы, мамзель Готон, каждое воскресенье читаете какую-то маленькую книжицу. Так скажите, где он жил наш полковник, когда его не было на этом свете?
— Где-где! В чистилище!
— Так что же вы не спросите, как там поживает Батист, что в 1837 году был вашим полюбовником, а потом свалился с крыши, и по которому вы заказываете поминальные службы? Вдруг они там встречались.
— Такое, конечно, возможно.
— Получается, что Батиста не выпускают оттуда, хоть вы и тратитесь на мессы.
— А ведь точно! Зайду-ка я сегодня к полковнику, он, вроде, не гордый, глядишь, и расскажет все, что знает... слушай, Селестен, сделай еще кое-что. Поелозь серебряными десертными ножами по точильному камню.
Тем временем гости уже собирались в гостиной, в которую семья Рено перебралась вместе с господином Ни-бором и полковником. Фугасу представили мэра города, доктора Марту, нотариуса Бониве, господина Одре и трех членов парижской комиссии. Остальные члены комиссии еще до обеда уехали в Париж. Сотрапезники чувствовали себя неуверенно: их все еще ноющие бока, по которым прошелся Фугас, напоминали о том, что ужинать им, возможно, придется в обществе сумасшедшего. Но любопытство все же пересилило страх. К тому же поведение полковника, оказавшего им самый сердечный прием, заметно успокоило гостей. Фугас извинился за то, что вел себя, как человек, вернувшийся с того света. Он много говорил, возможно, даже слишком много, но все были счастливы его слышать, а поскольку каждое слово воскресшего подтверждало необычность сегодняшнего события, полковника единодушно признали героем дня. Ему сообщили, что одним из главных инициаторов его воскрешения стал доктор Марту, а помимо него, не менее важную роль сыграла еще одна персона, но с ней его познакомят позже. Он горячо поблагодарил господина Марту и поинтересовался, когда у него появится возможность засвидетельствовать свое почтение другой персоне.
— Надеюсь, — сказал Леон, — это произойдет сегодня вечером.
Теперь ждали только полковника Роллона, командира 23-го линейного полка. Наконец он явился, с трудом пробившись сквозь огромную толпу, запрудившую Фазанью
улицу. Нынешним командиром 23-го полка был мужчина сорока пяти лет с открытым лицом и отрывистой речью. Волосы его были тронуты сединой, но усы оставались темными, густыми и пышными и смотрелись великолепно. Говорил он мало, только по делу и не чванился. В общем, это был настоящий полковник. Он сразу подошел к Фугасу и протянул ему руку, словно давно был с ним знаком.
— Дорогой наш товарищ, — сказал Роллон, — я, как и весь мой полк, проявили большой интерес к вашему воскрешению. Еще вчера 23-й полк считал вас одним из своих ветеранов. Но, начиная с сегодняшнего дня, мы обрели в вашем лице близкого друга.
Роллон ни словом не намекнул на утреннее происшествие, в ходе которого ему досталось не меньше, чем остальным.
Фугас ответил вполне подобающим образом, но в его голосе сквозили холодные нотки.
— Дорогой товарищ, — сказал он, — я благодарю вас за добрые слова. Весьма необычно, что судьба свела меня с моим преемником, причем в тот самый день, когда я вновь увидел свет. При этом заметьте, что я не покойник и не генерал, меня не перевели в другую часть, не отправили в отставку, но несмотря на это я вижу другого офицера, разумеется, более достойного, который командует моим замечательным 23-м полком. Но если ваш девиз звучит, как и в прежние дни: «Честь и отвага», в чем я абсолютно уверен, значит, мне не на что жаловаться, и полк находится в надежных руках.
Подали ужин. Госпожа Рено пошла в столовую под руку с Фугасом. Она усадила его справа от себя, а господина Нибора слева. Командир полка и мэр оказались по правую и левую руку от господина Рено. Остальные гости расселись как попало.
Фугас с жадностью проглотил суп и закуски и попробовал все прочие блюда, с удовольствием запивая их вином. С того света он явился с прекрасным аппетитом.
— Уважаемый амфитрион60, — обратился он к господину Рено, — пусть вас не пугает, что я так набросился на еду. Я всегда так ел, если не считать скорбных дней, когда мы отступали из России. К тому же не забывайте, что вчера в Либенфельде я лег спать, не поужинав.
Он попросил господина Нибора рассказать, каким образом он, будучи в Либенфельде, оказался в Фонтенбло.
— Помните ли вы старого немца, который был переводчиком на военном суде? — спросил доктор.
— Отлично помню. Достойный человек и к тому же в фиолетовом парике. Я буду помнить его всю жизнь, ведь второго такого парика на всем свете не сыщешь.
— Так вот, этот человек в фиолетовом парике есть не кто иной, как знаменитый доктор Мейзер. Он и сохранил вам жизнь.
— А где же он? Я хочу его видеть, обнять его, сказать...
— Когда он оказал вам эту услугу, ему уже исполнилось шестьдесят восемь лет. Если бы он дожил до наших дней и услышал, как вы ему благодарны, то сейчас ему шел бы сто пятнадцатый год.
— Значит, его нет с нами! Смерть лишила меня возможности обратиться к нему со словами благодарности.
— Вы не знаете, чем еще ему обязаны. В 1824 году он завещал вам триста семьдесят пять тысяч франков, законным владельцем которых вы теперь являетесь. А поскольку капитал, помещенный под 5 % годовых, удваивается каждые четырнадцать лет в соответствии с правилом сложных процентов, то из этого следует, что
в 1838 году вы располагали пустяшной суммой в семьсот пятьдесят тысяч франков, а в 1852 году — полутора миллионами франков. Если же вы решите оставить этот капитал в распоряжении господина Никола Мейзера из города Данцига, тогда к началу 1866 года этот честный человек будет должен вам три миллиона франков. Сегодня вечером мы вручим вам копию завещания, составленного вашим благодетелем. Это очень поучительный документ, который я советую вам перечитывать на сон грядущий.
— Я охотно его почитаю, — сказал полковник Фугас. — Но для меня золото ничего не значит. Богатство расслабляет. Вы хотите, чтобы я изнывал от безделья, как какой-нибудь сибарит, или нежился на розовых лепестках? Никогда! Запах пороха мне приятнее, чем все арабские благовония. Моя жизнь станет скучной и пресной, если я перестану слышать пьянящие звуки битвы. И если вам когда-нибудь скажут, что Фугас покинул армейские ряды, то смело отвечайте: «Значит, Фугас умер!»
Он повернулся к новому командиру 23-го полка и сказал:
— А вы, дорогой мой товарищ, попробуйте объяснить им, что пошлый блеск богатства выглядит в тысячу раз хуже, чем строгая простота настоящего солдата. Особенно, если он полковник! Полковники — это своего рода армейские короли. Звание полковника ниже звания генерала, но, однако, в чем-то оно выше. Полковник больше общается с солдатами, он лучше разбирается в частностях армейской жизни. Он одновременно отец, судья и друг своих солдат и офицеров. В его руках будущее каждого подчиненного, а знамя полка хранится в его палатке или в его кабинете. Полковник и знамя составля-
ют одно целое. Знамя — это душа полка, а полковник — его тело!
После этих слов он попросил господина Роллона разрешить ему увидеть и поцеловать знамя 23-го полка.
— Вы увидите его завтра, — ответил Роллон, — если окажете мне честь позавтракать со мной и несколькими моими офицерами.
Фугас с удовольствием принял приглашение и забросал полковника бесчисленными вопросами относительно жалования офицеров, численности личного состава, продвижения по службе, условий нахождения в резерве, солдатской формы, полкового имущества, вооружения и военной теории. Он сразу понял, в чем состоят преимущества капсульных ружей, но упорно не хотел понимать, зачем нужны нарезные орудийные стволы. В артиллерии он был не силен, но легко признал, что многие свои победы Наполеон одержал благодаря артиллерии.