Король-Лебедь
Шрифт:
Впрочем, когда Людвиг занимался любимым делом – настроение его было отменным и злость быстро сменялась новыми идеями, приносившими ему радость.
В 1875 году он вдруг на удивление прессе пожелал лично провести воинский смотр. Чего с ним не бывало прежде. Баварцы вновь с восторгом лицезрели своего молодого короля. Тридцатилетний Людвиг был очень красив и весьма статен, что всегда ценилось у любивших и уважавших здоровый физический облик баварцев.
Его портреты снова продавались на лотках уличных торговцев, и в него снова влюблялись дамы. Но вопреки прогнозам, что теперь король наконец–то войдет во вкус и все же начнет бывать на публике, сразу же после
Король возводил Марокканский дом и павильон Шахен. И дом, и павильон блистали восточной роскошью. Здесь Людвиг принимал одного из своих призрачных гостей, в последнее время нередко посещавшего его ночные пиры, – султана Египта и Сирии – Саладина, мудростью и справедливостью которого он открыто восхищался.
Людвиг не приглашал в свои святая святых ни родственников, ни адъютантов, ни министров. Когда же в один прекрасный день он понял, что роскошный дворец султана проигрывает из–за отсутствия в нем гостей и слуг, он, как это случалось и раньше, нарядил в восточные костюмы слуг, велев поставить кушанья, напитки и кальяны.
Так и сидели они, молча, в изящных позах, покуривая и время от времени перебирая четки.
Одетый в костюм султана Людвиг находился меж своих переодетых слуг. Он садился на самый красивый диван и начинал курить кальян, распространяя в пространстве запахи гашиша и опиума.
Наркотики изменяли пространство, Людвиг декламировал или вел великосветские разговоры, обращаясь к одному из своих призрачных гостей. Не желавшие мешать ему слуги занимались своим делом, когда вдруг то один, то другой из них замечал, что в зале вдруг начинают появляться новые гости.
«Это было странно, – говорил камергер Людвига, – вдруг я явно увидел, что «гостей» в зале стало больше. Я обернулся и понял, что среди одетых на восточный манер слуг полно людей, которые не работали в Марокканском доме или Шахене и не были мне знакомы. Решив, что происходит что–то неладное, я хотел было уже предупредить короля, но он весело кивнул мне, знаком приказывая молчать. Было заметно, что он прекрасно знает своих таинственных гостей. Меж тем время шло, в какой–то момент я забыл о незнакомцах, посчитав, что это слуги, приглашенные королем из какого–то другого замка. Когда на рассвете Людвиг поднялся с дивана и, простившись с нами, ушел в свои покои, незнакомцев и след простыл».
Рот, полный сокровищ
Сам факт, что король обожал театр и всячески покровительствовал ему, заставлял многих выдающихся актеров, музыкантов и театральных художников его времени лететь за призрачным театральным счастьем в Баварию. Баварский театр при Людвиге Втором получил свое второе рождение, так как в течение каких–нибудь десяти–пятнадцати лет в Мюнхен начали съезжаться выдающие корифеи своего времени. Театр постоянно получал новые притоки свежей крови, чему можно было только радоваться.
Куда большие хлопоты доставляли актеры, не желавшие довольствоваться дарованной им возможностью служить в театре, получая хорошие роли и более чем не дурственные жалованья из королевской казны.
Самыми желанными приглашениями все равно оставались замки и дворцы короля в верхней Баварии, куда Людвиг время от времени приглашал к себе целые труппы или отдельных исполнителей. Всем было известно, что король не спит по ночам и предпочитает, когда ему декламируют его любимые стихи или разыгрывают куски из пьес. Поэтому при каждом удобном случае актеры и актрисы театров, которые посещал Людвиг, старались
Певцы и певицы донимали короля предложениями прослушать в Линдерхофе или Шахене оперные арии в их исполнении.
Все знали, что на выездах можно заработать несопоставимо много. Кому–то король дарил драгоценный перстень, кому–то устраивал дождь из ассигнаций. Дамы пытались сделаться любовницами Людвига, а молодые актеры стремились заполучить его драгоценную дружбу.
Один только что приехавший в Баварию тенор как–то был удостоен личного приглашения короля в Марокканский дом, куда он с радостью и приехал. При этом юноша рассчитывал пленить воображение впечатлительного и малость недалекого, как он слышал, короля своими романтическими взглядами, природной восточной красотой и дивным голосом.
Для Марокканского дома юноша припас великолепный турецкий костюм, сам он был смугл, с тонкими чертами лица и черными, слегка вьющимися волосами. В этом костюме он должен был петь перед королем в обстановке дворца султана. Все складывалось как нельзя лучше. Перечитав перед встречей с Людвигом несколько современных романов, написанных в восточном стиле, он наскоро придумал собственную легенду, в которой было все: страстная и безответная любовь к прекрасной девушке, и конфликт с ее жестокосердным отцом, и предсказания нелегкого жизненного пути, на котором актеру посчастливится, однако, найти истинного друга. Разумеется, в чертах «друга» Людвиг должен был без ошибки узнать себя. В общем, полный набор романтических коллизий, на которые должен был клюнуть король. Для полного эффекта юноша разучил все романтические взгляды, преподаваемые в частной школе госпожи Паддекрю, такие как «романтическое смотрение вдаль», «демонический взгляд исподлобья», «невинно потупленные глазки», «взгляд обреченного на муку», а также целый набор из коллекции «Страдания юного Вертера».
Поначалу все складывалось очень даже не плохо, и еще в театре, а затем в ресторане юноша успел обрисовать перед королем очертания своей горестной судьбы. Людвиг слушал его с глазами, полными слез, что сразу же ободрило авантюриста.
Оказавшись в Марокканском доме, он провел блистательный дебют, после чего был отпущен с подарком в свою комнату. Так как до полуночи, когда король назначил исполнение нескольких своих любимых арий и когда актер планировал покорить воображение баварского монарха восточным нарядом, еще оставалось время, в ожидании долгожданной премьеры юноша отправился гулять по парку. Там на одной из тенистых аллей он приметил склоненную над книгой фигуру секретаря Людвига, господина фон Пфистермайстера, и решил, что не будет худо свести с ним дружбу или хотя бы выяснить что–нибудь важное о привычках и нравах короля.
Дело в том, что, несмотря на то что нравы и причуды Людвига регулярно становились поводом для разбирательства их в прессе, сам король никого и никогда не подпускал к себе настолько близко, чтобы тот мог бы назвать себя его другом. Исключение составлял Вагнер, но маэстро был далеко.
Иными словами, о подлинной жизни Людвига Баварского не знал никто. Время от времени приходили сообщения о том, что какой–то музыкант, побывавший в замке короля, вдруг вознамерился поделиться впечатлениями с кем–нибудь из журналисткой братии или какая–нибудь недовольная Людвигом примадонна устраивала скандал в театре. Но, повторяюсь, все это были отдельные, как правило, не связанные между собой слухи, в правдивости которых еще следовало разобраться. А о жизни Людвига не знал никто.