Король-паук
Шрифт:
— Я буду, — говорил дофин, распрямляясь настолько, насколько позволяли ему его сутулые плечи, — таким же великим рыцарем, как граф Жан де Монфор.
Прогуливаясь под руку, король и королева приблизились к сыну. Он был не очень похож на графа Жана, как видел каждый, кроме, пожалуй, короля. У него были тонкие ноги, большая голова, грудь, как бочка, он был вспыльчив и своеволен. Но он хорошо управлялся с мечом и уже ездил верхом в отцовском седле. Они услышали звон мечей на лужайке за кустами близ дорожки.
— Давай посмотрим, — сказал король и потянул её за руку. Она никогда не поспевала
— Это похоже на подглядывание, Людовик.
— Ну и что в этом плохого?
— Я всегда боюсь, что Карл поранится.
— Если Монфор когда-нибудь ранит ребёнка, я, чёрт возьми, посажу его в клетку.
Дофина не поранили. Дважды, согласно правилам игры, Жан пронзил его, но затем, нарочно допустив несколько ошибок, был трижды обезглавлен мощными ударами меча дофина.
— Хватит! — смеялся Жан, — вы убили меня, монсеньор, с каждым днём вы фехтуете всё лучше и лучше. Это мне нужно искать учителя фехтования. — Он фамильярно похлопал дофина, который с гордостью смотрел на него, по плечу, и вместе они удалились.
Шарлотта улыбнулась:
— Хитрый придворный! Он же проиграл намеренно!
— Но Карл фехтует очень хорошо для начинающего, — сказал Людовик упрямо. Он хотел бы, чтобы его сын занимался прилежнее. Карлу предстоит править Францией во времена, когда блеск стали и мелькание лезвия, столь увлекавшие его сейчас, не будут иметь большого значения. Но дофин был молод, терпение придёт с годами. Теперь король часто молился, чтобы Бог дал ему увидеть сына в его зрелые годы, хотя бы в начале их. По иронии судьбы всю свою жизнь он посвятил тому, чтобы сосредоточить власть в лице короля. Следующему монарху придётся быть исключительно сильным человеком, чтобы нести на своих плечах бремя ответственности, которую нынешний монарх взвалил на них.
— Не слишком ли много Карл спит ночью? — спросил он королеву неожиданно.
— Вы должны знать это лучше, Людовик. Спросите его наставников. Когда он был ребёнком, и я за ним ухаживала, он спал крепко и много. — В её голосе прозвучала резкая нотка.
— Ну, Шарлотта, будь умницей. Ты не можешь нянчить его всю жизнь. У него уже пушок на щеках. Он просит меня разрешить, чтобы Оливье его брил, — мягко сказал король.
— Кошка могла бы слизнуть этот пушок! — ответила она.
— Даже сына простого рыцаря отсылают в соседний замок от матери, чтобы он там научился манерам в мужском окружении. И тем более это необходимо наследнику престола. Ты ведь не лишена возможности общаться с сыном, Шарлотта.
Это была простая правда: таков незапамятный обычай.
— Нет, мой повелитель, — покорно ответила Шарлотта. — Но я не знаю закона, который бы обязывал мать радоваться этому.
— Принцессы тоже подрастают, — вздохнул Людовик, — скоро мне придётся выдавать их замуж.
Шарлотта просияла:
— Думаю, это верно. По крайней мере, тут мы единодушны. Анне уже тринадцать.
— Она выглядит такой маленькой, — раздумчиво сказал Людовик.
— А сколько лет было мне? — напомнила королева.
— Это разные вещи. Анна — моя дочь.
— А Карл разве не мой сын?
— Чёрт возьми! Он — мой сын!
— Людовик, Людовик, Людовик... — вздохнула королева. Иногда ей было приятнее и спокойнее в Савойе или Дофине, где она теперь проводила большую часть времени, вдали от угрюмой крепости Плесси-ле-Тур и споров с королём, чей характер она понимала всё меньше и меньше. Он всегда говорил, что скучает по ней, часто писал письма, когда был вдалеке от неё. Но она подозревала, что самые нежные из них сочинял Филипп де Комин, а те же, в которых всё было о политике, — вот те писал сам король. Теперь он не находил времени писать собственноручно.
Он лишь подписывал своим аккуратным, быстрым и очень разборчивым почерком: пять уверенных жёстких букв. Когда же она приехала на север, чтобы повидаться с ним, он оставался далёким, словно большое расстояние разделяло их. Она задавалась вопросом, были ли они вообще близки друг другу когда-нибудь?
Решив выдавать замуж принцесс, он времени даром не терял. Анну он выдал за Пьера де Боже Бурбонского, чтобы покрепче привязать мощный Бурбонский дом к трону; маленькую уродливую десятилетнюю Жанну — за Луи Орлеанского, ветреного молодого принца, который, можно было быть уверенным, не станет докучать ей, поскольку предпочитал соколиную охоту и скачки верхом через пятнадцатидюймовые барьеры. Однако брак Жанны обеспечивал преданность знаменитого дома Орлеанского. Ибо было нерыцарственно с феодальной точки зрения, некрасиво — с семейной, непрактично — с любой, поднимать руку на сюзерена, короля, и баснословно богатого тестя, который осыплет тебя милостями, если будешь послушен ему, и заключит в железную клетку — если нет. Анна писала матери, что счастлива. Жанна же так и не научилась писать.
Обе свадьбы сыграли пышно как национальные празднества. Но королева чувствовала себя одиноко без дочерей и упрекала себя за то, что слишком поспешно предложила выдать их замуж. Из Гренобля она писала, что собирается вернуться в Плесси-ле-Тур. Это было уступкой.
Из Парижа король отвечал ей, что настоятельно советует оставаться на юге. У него опять неприятности, писал он, старые неприятности, сейчас у него нет времени объяснять в чём дело, но в связи с этим у него нет ни одного свободного ото сна часа, который он мог бы посвятить ей.
— А таких часов — девятнадцать, — вздохнула королева. Не было смысла ехать.
Она написала, что вместо этого нанесёт визит новой герцогине Бурбонской, своей дочери Анне.
Из Сен-Кантена — как быстро переезжает король с места на место! — пришёл короткий ответ:
«Нет, мадам. Герцогиня сама приедет к вам. И вы обе оставайтесь на месте. Никому не говори, но северу угрожает вторжение. Здесь сейчас место только солдатам. Пришли мне шесть своих самых красивых фрейлин, весёлых, не жеманных. Людовик».
— Не понимаю, — прошептала королева, пряча письмо, пока какая-нибудь из весёлых фрейлин не прочитала его. Она стала подозрительной по отношению ко всем своим придворным. — Каких же распутниц я вскормила, сама того не подозревая.
Она показала письмо своему духовнику, мрачному престарелому савойцу.
— Преподобный отец, король, оказывается, такой же, как и все!
— Нет, мадам. В этом его не заподозрит и злейший враг, — он надел очки и стал читать.
— Я ненавижу его, — сказала королева.