Король с большой дороги
Шрифт:
Он уходит, а Росас, закрепив факел в настенном держателе, устало опирается спиной на косяк. Из укрытия мне хорошо видно фигуру сонного охранника и кусочек звездного неба слева от него.
Сердце колотится, как сумасшедшее. Воля! Она совсем близко. Пускай в заточенье сидят красотки, ожидая благородных спасителей. Мужчине по силам самому позаботиться о себе. Свобода манит, ее ласки полны почти материнской нежности, легкий шепот приятнее лучшей музыки, медовый запах возбуждает сильнее, чем изысканные ароматы из разноцветных флаконов.
Напрягши связки, я издаю зловещий хриплый сип. Стражник подпрыгивает, точно ужаленный. Пока он раздумывает, что делать, из заполненной тьмой ниши высовывается моя левая рука в закатанном до середины запястья белом рукаве.
Клянусь, я ожидал, что худощавый охранник завопит и кинется прочь. В крайнем случае, попробует напасть на меня. Однако он не делает ни того, ни другого. Росас пошатывается, как-то странно икает и, потеряв сознание, грузно оседает на землю.
Внутри каждого живет страх. Он есть и у меня. Я боюсь оглохнуть и не услышать больше ни величественных раскатов церковного органа, ни лютни бродячего музыканта, ни дудки пастуха. Однако бесплотный дух вряд ли смог бы меня напугать.
Крадучись, я приближаюсь к выходу из тюрьмы, гашу факел и обшариваю лишившегося чувств охранника. Мне приглянулись его сапоги, короткий суконный плащ и пояс с оружием. Пусть меч останется с хозяином, а вот нож, изготовленный из отслужившей свое косы, думаю, не прочь составить компанию новому владельцу. Такие клинки, частенько именуемые косенками, имеют темноватое лезвие и некрасивы на вид, однако после должной обработки - ковки или шлифовки - режут прекрасно, как ни один роскошный, богато украшенный кинжал.
"Только мы с ножом по двору идем, только мы с ножом на дело идем..."
Поразительно, но никто не мешает мне грабить и облачаться в чужой наряд. Эта часть замкового двора пустует. Зато у восточной стены толпятся люди, гремит музыка, сияет множество светильников. Думаю, там проходит разгульный пир, посвященный долгожданной встрече депутата Валтуйского и его избранницы. Предпочту уклониться от посещения столь значимого для местных жителей праздника.
Вам доводилось слышать мнение, будто ночь срывает маски? Когда человек неосознанно стремится держаться в полосах света, он может смело считать себя честным и добропорядочным гражданином. Тот же, кто без страха ныряет в густую тьму, явно нечист на руку. Мне доставляет удовольствие растворяться в предрассветном сумраке, вжимаясь в стены домов, идти так тихо, чтобы не услыхали даже цепные псы, танцевать с ветром, прячущим мой запах от самых чутких носов.
Мурлыча песенку, я бодро шагаю по узкому каменному парапету, карабкаюсь по декоративным балкончикам, то обнимая за шеи мраморных ангелов, то цепляясь за хвосты и крылья уродливых горгулий. Внизу снует челядь, вверху, на крепостной стене, неспешно ходят стражники. Я избегаю встречи и с теми, и с другими. У них вряд ли есть при себе хотя бы дюжина медяков, а мне все-таки нужно получить компенсацию за отобранные вещи.
Нет, я не настолько глуп, чтобы отправиться штурмовать сокровищницу депутата Валтуйского. Там, разумеется, полно охраны. Другое дело - его богато облицованная самоцветами личная молельня, расположенная в башенной пристройке.
Простите, отец Елеазар; пусть не оскудеет рука дающего и не обнаглеет рука берущего. Сегодня я прихвачу только то, что легко сумею унести.
Проникнув в капеллу через одно из световых окон, я осматриваюсь. Первым делом - ящик для пожертвований. Отец наш, хоть ты и милостив, но стоит жестче карать людей за жадность! Два десятка мелких монет не хватит даже на приличную выпивку, чтобы промочить пересохшее после усердных молитв горло!
Пройдя между рядами лавок, я влезаю в исповедальню. Какое облегчение знать, что богачи еще не позабыли заповеди и надеются спастись, ничуть не меньше, чем в дни Великого Бедствия. Возле кресла священника стоят два сундука: справа - наполненный индульгенциями, слева - щедрой платой за них.
Я высыпаю абсолютно бесполезные желуди из поясного мешочка Росаса. Эта дурная мода возникла недавно и широко распространилась среди северян: есть легенда, что тот, кто всегда носит при себе желуди, не стареет. Дуб передает человеку своё долголетие и избавляет от болезней.
Руководствуясь принципом: "хворать сытым гораздо приятнее, чем голодным", я выгребаю из сундука монеты наивысшего достоинства. Мешочек быстро разбухает и становится в несколько раз тяжелее.
"Сяду я верхом на коня, не догонит стража меня по бескрайнему полю моему, по бескрайнему полю моему..."
Теперь оставалось только навестить коменданта Инграма, вернуть ему причитающееся, а заодно узнать правду о Роберте. Возможно, это было еще одним юношеским заблуждением Риддерка - обвинить Кривоносого, не имея ровным счетом никаких доказательств. Как обычно, мастер Рид вынужден прийти на помощь тому, кто слаб, наивен и глуп.
Я проникаю в цитадель, воспользовавшись входом для прислуги. Его, разумеется, никто не охраняет. Прежде чем двинутся дальше, укрываюсь за занавеской на первом этаже крепости, чтобы отлить на стену, и без того украшенную характерными потеками.
Кто-то идет. Я бодро поправляю одежду и поудобнее берусь за рукоять косенки. Отгибаю занавеску. Это молодая служанка спешит из приемной залы в комнаты для челяди. Походка девушки нетвердая. Нагоняю ее за семь стремительных прыжков, намереваясь ухватить за локоть и припугнуть ножом. Мне необходимо узнать, где располагаются покои тэна.
– Г-гослин?
– лепечет она, едва ворочая языком.
– Т-ты почему не на стене?
– Вызвал комендант, - доверительно шепчу я, радуясь, что не пришлось применять насилие.
– Проводишь до его покоев?
– З-забыл свои обещания?
– незнакомка обвивает мою шею.
Малышка пьяна и едва держится на ногах:
– Гослин, ты - п-подлец! Когда в-вернется мой м-муж...
Поцелуй вынуждает ее умолкнуть. Мы идем рядом, то и дело лаская друг друга, словно влюбленные после длительного расставания.
– Дай-ка я разок посмотрю, - напеваю, засовывая руки под блио спутницы, - где рождает поле зарю...
Прелестница ударяет по ним и стыдливо краснеет.
– Ах, брусничный цвет, алый, как рассвет! Толи есть то место, толи его нет...