Королёв
Шрифт:
— Морковь, например… Обратите внимание, они растут в древесном угле… Мы считаем… Фридрих считает, что в межпланетный корабль, то есть в ракету, нужно будет взять растения для питания, но сажать их лучше не в землю, а в древесный уголь, так как он легче земли.
— А вот это что?
— Это Фридрих очищал мочу, чтобы потом пить в полете.
— А, — сказал К. после крошечной паузы. — Разумно.
— Вот видите! — обрадовалась женщина.
— Однако ж в коммунальной квартире…
— Да-да, вы правы, это ужасно. Соседи — темные, невежественные люди! — не понимают и
При этих ее словах толстенный ком тряпья, в беспорядке сваленного на узкой железной кровати, шевельнулся и издал слабый стон; К вздрогнул и поглядел в сторону кровати с ужасом.
— Сил моих больше нет… Отсталые, темные люди, они не понимают, что такое наука…
К. сделал над собою усилие, чтобы не смотреть на страшную кровать.
— Так вы всей семьей намереваетесь лететь на Марс?
— Разумеется. А как же иначе. Фридрих, дети и я…
— А дети голые — почему? Или соседи клевещут?
— Господи, неужто вы думаете, что в ракете позволительно обременять себя всякими тряпками! — Женщина сделала слабое движение, будто собираясь сбросить с худых плеч замызганный халатик, но поймала на себе оторопелый взор К. и передумала. — Лишний вес… каждый килограмм — да что там, каждый грамм имеет значение!
— А как насчет специального костюма? — деловито поинтересовался К. — Наподобие водолазного скафандра, а? Для выходов в безатмосферное пространство?
— Верно, — сказала женщина, не сводя с К. лихорадочно сверкающих глаз, — да, это верно… Я вижу, вы интеллигентный человек… До вас в домкоме служили такие, знаете… Хотите, я вам покажу нашу ракету?!
— Ракету, — слабеющим голосом произнес К., — ракету… Так она у вас здесь?
Тут ком тряпья вновь застонал и забился, весь извиваясь, будто живой; К. прижал шляпу к груди и отступил в угол комнаты. Однако женщина не обращала на ком никакого внимания. Она огляделась, вытащила из-под стола какую-то продолговатую, гнутую, всю почерневшую от копоти металлическую штуковину и сунула ее прямо в лицо К.
— Вот она… То есть это, разумеется, не совсем ракета… Это ее сердце — ракетный двигатель…
— Похоже на паяльную лампу, — осторожно сказал К.
— Ну, вообще-то это и есть паяльная лампа… Ведь тут важен принцип… Фридрих создал жидкостный ракетный двигатель… Горючим служит бензин, а окислителем — сжатый воздух…
К. покусал нижнюю губу. Зубы у него были не очень белые, но ровные, крепкие. Хмурясь он смотрел на лампу, потом взял ее в руки. Он расстегнул пальто, будто ему стало жарко, а шляпу не глядя уронил на пол. Он, кажется, уже не замечал никаких запахов. В глазах его постепенно разгорались такие же сумасшедшие искорки, как у женщины.
— Я не из домкома, — сказал он, — я… Мне бы хотелось увидеть Фридриха Артуровича… Он скоро будет?
— Так он тут.
— Где?
— Летит на Марс, — безмятежно отвечала женщина. Она бросила взгляд на стенные часы и вдруг сильно хлопнула себя ладонью по щеке. — Боже, я заговорилась с вами и… Фридрих, Фридрих! Время вышло. Вылезай.
Одеяла и тряпки одна за другою, как листья с кочана капусты, начали отваливаться; по прошествии некоторого времени из них показались огненно-рыжая шевелюра и худое, белое, покрытое испариной лицо в рыжих же усах и остроконечной бородке; рот на этом лице открывался и закрывался безмолвно, точно у рыбы.
— Мы учимся задерживать дыхание, — сказала женщина, — ведь в ракете будет ограниченный запас кислорода… Как ты, дорогой?
— В-великолепно, — ответил рыжий человек, стуча зубами.
Он завозился, сделал усилие, чтобы скинуть с себя последний плед, и сел в постели. Руки его заметались, зашарили в складках тряпок и одеял. К. ошалело смотрел на него. Рыжий извлекал из своих покровов тоненькие сверкающие палочки, одну за другой, смотрел на них и затем передавал женщине, а та тоже смотрела на палочки и записывала что-то в клеенчатую тетрадь, а затем, сильно встряхнув палочкою, откладывала ее в сторону.
К. переступил с ноги на ногу и кашлянул. Рыжий тотчас отозвался страшным приступом кашля, будто ждал сигнала; он кашлял так сильно, что сотрясалась не только кровать, но вся комнатка. Женщина, оставив свою тетрадку, села на край кровати и приложила ладонь ко лбу мужа, но тут же отдернула ее, будто обжегшись.
— Опыты… — проговорила она грустно, — это тоже опыты… Фридрих сильно простудился, но даже это… Он не стал ничего принимать, чтоб сбить температуру… Все для науки…
— Опыты? Уж не по теплопередаче ли? — спросил К.
Рыжий человек наконец прокашлялся и протянул К. руку — белую, как корень, с длинными тонкими пальцами.
— Вы угадали совершенно верно… коллега? Вы ученый? Физик?
— Инженер-конструктор, — сказал К. так сухо, будто слово «ученый» ему было неприятно, — планерист, летчик я.
— Ну так вы должны понимать: та сторона ракеты, что обращена к солнцу, будет резко нагреваться, а та, что в тени, так же сильно охлаждаться… Это очень важно… Когда я полечу на Марс…
К. продолжал, кусая губу, вертеть в руках паяльную лампу; от слов рыжего о Марсе он отмахнулся, как от докучной мухи.
— Жидкостные двигатели… А если у вас… у нас будет помещение? — спросил он. — Лаборатория, оборудование, сотрудники? Что тогда?
Важное примечание автора. Сожалею, но на сей раз я вынужден серьезно вмешаться.
Современной марсианской наукой установлено, что в действительности все происходило несколько иначе. Разговоров, что приведены выше, на самом деле никогда не было. К. не ездил к Циолковскому в Калугу — собирался, да так и не собрался, — а впервые встретились они несколькими годами позже, в Москве, куда старика все-таки привезли на празднование его собственного юбилея, привезли едва ли не насильно, сгребя в кучку вместе с подушкой и одеялом. И с Цандером К. познакомился вовсе не в коммунальной квартире последнего, а в более официальной обстановке, сейчас не припомню точно — то ли на улице Никольской, в конторе с чудным названием Осоавиахим, то ли в одном из корпусов ЦАГИ на Вознесенской.