Королёв
Шрифт:
— Да я понял, понял, что встречались! — расхохотался светловолосый. — Послушайте, Сергей Палыч… Да вы присядьте… Ну же, ну! Можете сесть на стул. (К. не двинулся с места.) Не бойтесь, не бойтесь… Я же вижу, что вы устали.
Неверными, мелкими шажками, будто ноги его были скованы железом, К. приблизился к стулу, дрожащие руки его ухватились за спинку. Он попытался сесть, но не смог, упал. Нет, светловолосый ничего ему не сделал. Просто координация движений изменила ему. Он лежал на полу, скорчившись, подтянув колени к подбородку — так, я знал, в утробе матери покоится детеныш. Светловолосый встал и очень медленно пошел к нему. К. даже не прикрыл руками лицо, он всякий раз это делал, когда к нему приближались, но сейчас, по-видимому, у него даже на это движенье
— Ну, полежите, — сказал он, — полежите, ежели вам так больше нравится… (Воистину сегодня у К. был счастливый день.) Что вы можете сказать о Туxaчевском?
— Не знаю, — прошептал К. — Я общался с ним очень мало, только непосредственно по службе…
— Это естественно, — сказал светловолосый, — раз, будучи замом наркома, он курировал авиацию и новые разработки… А портсигар он вам за что подарил? Серебряный портсигарчик, а? За преданную и верную службу?
— Это было постановление Осоавиахима… За оборонную работу…
— Портсигар?!
— Да нет же — знак почетный… К нему — именной портсигар…
— Хороший подарок, — сказал светловолосый. — Кстати, закурить не хотите? — Глаза К. расширились от удивления, и я лишь сейчас ощутил, как — не столь мучительно, как жажда, но очень остро — его все эти часы и дни терзало еще какое-то, абсолютно непонятное мне, физиологическое желание. — Пожалуйста…
К., собравшись с силами, смог взгромоздить свое непослушное тело на стул; светловолосый протянул ему зажженную, приятно пахнущую палочку — сигарету. К. жадно затянулся дымом. О да, сегодня все точно сговорились ласкать и баловать его — отчего же страх его никак не проходил? Много, много, много детей в одной комнате — что в этом так его пугало?
— Да, щедрый был человек, — сказал светловолосый, — к друзьям своим щедрый и сам пожить любил …Одевался щеголем, к вещичкам красивым был неравнодушен… Маникюр, говорят, сам себе делал — все с пилочкой, с пилочкой… Ужасно. правда?
— Что?
— Ужасно, говорю, что на такой высокий пост смог проникнуть изменник и шпион. Вы со мной не согласны?
— Согласен, — сказал К.
Я наверняка знал, что К. лжет; почуял это и светловолосый — иногда люди бывают почти так же восприимчивы к тайным мыслям друг друга, как и мы.
— А я думаю, — сказал светловолосый, — что вы придерживаетесь иного мнения… Тухачевский был вашим главным покровителем, институт целый под вас создал… И взгляды на обороноспособность страны у вас были одинаковые: навредить, как можно больше навредить. Конница — вот что решит исход будущей войны! А вы с вашими техническими фокусами сознательно гробили народные деньги… Ладно, товарищ Ворошилов вовремя с гадюшником вашим разобрался. Конница, доблестная конница товарища Буденного… Степь, эх, ветер, гривы развеваются… Шашки — наголо… Вот бы мне туда сейчас — а не с вами лясы разводить…
А вот теперь мне показалось, что светловолосый, восхваляя доблестную конницу, несколько иронизирует, ерничаетдаже (занятия, не вовсе чуждые и нам, марсианам); возможно, если б К. мог это понять, ему стало бы чуть легче. Но он едва слушал, что следователь говорит ему. Он совсем о другом думал: маленькая девочка, что спит в ванне, водруженной на два ступа (кроватку купили не сразу — некуда было поставить); пожилая женщина; молодая женщина с золотою косой… И — вина, острое чувство вины, но не перед следователем, как должно было бы быть, а перед этими тремя… «Ксана, у меня ничего с ней не было». — «Сергей, ты не умеешь врать». — «Она для меня ничего не значит, клянусь». — «Черт, за что ты меня так мучаешь?» — «Ксюша, хватит. Сколько можно об этой чепухе. Наташка ревет, поди посмотри…»
— Так какие шпионские задания вы получали от Тухачевского?
— Никаких я от него заданий не получал…
— Все в благородство играете — глупо, глупо! Он — негодяй, черная душонка — всех ваших друзей и вас втянул в преступление — а вы…
Пожалуй, это уже было кое-что. И, заранее обжигаясь ненавистью, я захотел узнать о человеке, чье имя услыхал сегодня впервые (ибо, не являясь ученым, он не входил в сферу наших интересов), чуть побольше — хотя бы какой-нибудь поймать обрывок, что позволит мне судить о цвете его души…
— …Подождите, Михаил Николаевич! Постойте! (Это — рыжий Ц., адресуясь к красивому статному человеку, которого все, кроме Ц., называют «товарищ маршал».) Мы ж вам еще не показали двадцать четвертую… Видите ли, весь фокус в том, что там есть одна такая любопытная шту…
Горячность Ц., чрезмерная живость Ц. были в той обстановке неуместны: К. зашипел с досады, под столом толкнул Ц. ногой. Тот, беспомощно моргая, умолк. И опять заговорили К. и другие: пристойным, сухим языком протоколов принялись они рассказывать «товарищу маршалу» о том, какие полезные вещи Группа Инженеров, Работающих Даром, уже сделала и какие еще может сделать в будущем, таким вот деликатным образом намекая на то, что было бы не худо, если б «товарищ маршал» поспешествовал деятельности Группы как в организационно-материальном, так и во всяком ином плане, например, подарил бы им хороший полигон для ракетных испытаний, а также помог бы объединить их Группу с другой Группой, что так же Работала Даром в городе Ленинграде, и на базе этих двух Групп организовать Институт, а «товарищ маршал» слушал их очень вежливо и внимательно, переводя свой ясный взгляд с одного на другого, как если б они были учителями, а он — их прилежным учеником.
А я — чем больше слушал их, тем сильней недоумевал, да нет, я просто пребывал в полнейшей растерянности…
Причина этой растерянности заключалась в том, что, с одной стороны, «товарищ маршал» (пожалуй, я обозначу его просто как Маршала) мне почти сразу ужасно понравился, и в этом-то как раз ничего странного не было. Он был элегантен и красив; он был мягок; он был ироничен; буквально с первого взгляда в нем ощущалось то неуловимое, что земляне называют «породой» (у нас есть слово, гораздо точней передающее суть того, чем был Маршал, но я не хочу сейчас думать на родном языке), а именно такого рода люди особенно нравятся марсианам; и в то же время это был человек сильный и могущественный, что также импонирует нам с эстетической точки зрения, как, например, слон.
С другой стороны… о, как тут все сложно и противоречиво было, с другой-то стороны!
Маршал был военачальником. Деятельность, которой занимался в своей жизни и в своей должностиМаршал — если отбросить все словесные ухищрения и оставить одну голую, страшную суть, — заключалась в том, чтобы убивать людей.
Не всяких людей, а плохих, то есть других, которые нападают на своих — хороших.
Но все же.
У нас, марсиан, нет и никогда не было никакой армии. Да, у нас есть разведка (мы предпочитаем более деликатное слово «наблюдение», но я уж говорил о том, что согласен считать себя и своих товарищей разведчиками и даже шпионами), но кроме разведки у нас нет ничего, так что практическая польза от разведки не особенно велика. Так, например, когда наши разведчики (это было давно) узнали, что обитатели одной далекой планеты (не буду называть ее), являющиеся, как и мы, телепатами, но гораздо более сильными, готовятся мысленно захватить и уничтожить Марс, и сообщили об этом нашему руководству, наше руководство ужасно разволновалось, схватилось за голову, расплакалось, ушло в отставку и со страху умерло, как и добрая половина всех жителей моей бедной планеты. Готовились умереть и все остальные — а что еще можно делать, если тебя хотят убить? — но как-то обошлось: до нас обитатели той планеты, постоянно занятые телепатическим уничтожением друг друга, не добрались и поныне, и мы, успокоившись, стали продолжать жить и расти — тихо расти до того дня, когда кто-нибудь другой пожелает облагодетельствовать или убить нас.