Королёв
Шрифт:
Не в первый уже раз К. писал о том, как жаждет послужить войне и каким превосходным, каким убийственным оружием может стать малышка ракета. Бедный мой!.. Своей наивной хитростью он надеялся обмануть Гнуса…
— Писать нужно… — бормотал Профессор, — нужно писать… Говорят, будто Бе…
Он вдруг смолк на полуслове. К. с тревогой поднял голову и взглянул на него. Но Профессор не умер. Он просто провалился в спасительную тьму. Их поднимут на работу еще до света, в полной черноте. Следовало б и К. заснуть поскорее, не тратя сил на пустые разговоры. Но он лежал с открытыми глазами: здесь, когда человек смежал веки,
— Слышь, а правда, что ты летчиком был? — спросили его с другой стороны.
— Был…
— Как Громов?! — круглолицый приподнялся на локте.
— Нет, не как Громов.
Круглолицый помолчал.
— Я, когда маленький был, тоже хотел стать летчиком… — сказал он наконец.
— Угу… — пробормотал засыпающий К.
— Хотел быть летчиком — а стал налетчиком…
— Угу…
— Да не, это я так, для рифмы… Налетчика тоже из меня не вышло… Так, щипач…
— Угу, — устало отозвался К.
— Слышь…
— А?!
— Слышь, а правда, что можно такой самолет сделать, чтоб на Луну летать?
— Можно, — сказал К.
— Да ну?!
— Можно на Луну. — сказал К., — можно и дальше… На Марс, например…
Надо было спать, да. Но. боже, К. так давно ни с кем не говорил о Марсе! («Сережа, помните, мы как-то говорили о специальном костюме для экспедиции? По типу водолазного костюма? Я нынче ночью сделал эскиз — посмотрите…»)
Круглолицый не отозвался, и К. тогда сказал:
— Марс — это планета нашей Солнечной системы…
— На Марс — охренеть! — изрек круглолицый: оказывается, не от равнодушия молчал он, а от потрясения. — Знаю я Марс… Тут один доходяга до тебя был — так он все тискал романы… Ну, травил байки… Ну, книжки пересказывал… Прежний бригадир, что до дяди Пети был, — он любил, когда травят байки… Дядя Петя не очень, а тот любил… И, короче, тискал романы этот доходяга… Про графа Монте-Кристо, про капитана Немо, про вурдалаков, про этих… индейцев…
У К. дрогнули губы. (Белая кипень вишен, сумерки, суббота, самовар… «И тогда Чингачгук — Большой Змей сказал Ункасу…» — «А что, мама, пирога больше нет?»)
— Про Луну тоже… — продолжал круглолицый, — это… «С пушкой на Луне…»
— Из пушки на Луну.
— Ну, точно… И про Марс — про девку… Аэлита… Красиво… Слышь, а на Марсе вправду пауки живут? Волосатые, страшные?
— Не знаю, — отвечал К., — не видел.
— Ну, ясно, не видел… — с тихим разочарованием выдохнул круглолицый. — Марс далеко — как увидишь… Не, ну ты мне скажи: кто-нибудь-то там живет?
— Не знаю, — сказал К. — Я как-то раз видел сон… Я был на Марсе — там…
— Ну! Расскажи!
— Забыл.
— Не хочешь рассказывать, — догадался круглолицый.
— Нет, правда, забыл.
— Да уж тут все забудешь, как звать-то тебя — позабудешь… Хреново тебе?
(«Сережа, я еще сделал эскиз оранжереи… Не сердитесь — просто мне не спалось… И маленькую смету… Мне кажется, что на Марсе семена картофеля…»)
— Давай спать, — сказал К.
— Щас, щас, погоди… Ты мне только вот что скажи… Как самолет летает?! Ведь он железный…
Не думаю, что круглолицый понял из объяснений К. больше меня.
Когда в четыре утра стали будить на работу, я с тоскою ждал, что К. не сможет подняться — он почти не спал. Но он был едва ли не бодрей обычного. А вечером, когда уже все улеглись, круглолицый позвал тихо:
— Слышь…
И, пошарив в своих тряпках, вытащил оттуда хлеб. [23]
23
Авторское примечание. Можно с большой долей уверенности утверждать, что круглолицый Урка, о котором сообщал в своих отчетах Льян, и некто Василий, впоследствии трудившийся разнорабочим на возглавляемом К. важном и секретном предприятии (в местечке, что теперь носит его имя, а прежде звалось лепечущим словом «Под-лип-ки»), — одно и то же лицо.
Как установили марсианские историки, трудился Василий не слишком добросовестно, беспрестанно отвлекал других рабочих своею болтовней и пару раз бывал даже нечист на руку, но К. всегда ему покровительствовал и защищал его перед непосредственным начальством. Характеризует ли такое поведение К. как человека принципиального или же наоборот? Марсианская этика предписывает поступать именно так, как поступал К., но с точки зрения этики Земли мне сложно судить об этом.
Вышесказанное, однако, не означает, что мы должны доверять всем рассказам Льяна о Колыме. Значительная часть этих рассказов, я убежден, является бредом больного сознания, не имеющим ничего общего с действительностью. (Нет, разумеется, я понимаю, что там было нехорошо, но не до такой же степени!!!)
Вскоре К. приказали работать не на открытом воздухе, а под землей. Там не было Гнуса: он не выносил вонь, что источали горящие нефтью светильники. Но и я не мог туда попасть. Я видел только, что с каждым днем К. становится все слабее. Было под землею что-то еще ужасней Гнуса, но что? Голод? Круглолицый продолжал (не всегда, но часто) подкармливать К. хлебом, но этого все равно было мало, страшно мало. От голода умерли еще много Очков, даже сильные Комбриги умирали от него. Умер и Профессор.
Незадолго до его смерти между К. и круглолицым произошел следующий разговор:
— Слышь, я с тобой пайкой делюсь (вообще-то круглолицый привирал: он не делился с К. своим хлебом, а крал для него хлеб на кухне, где имел должность— самую незначительную, мелкую, низшую, но все же должность), потому что ты летчик, ну, и вообще… («Вообще» означало, что круглолицый полюбил К., но у землян не принято в этом признаваться; более того, если бы кто-то сказал круглолицему, что К. — его товарищ, круглолицый был бы смертельно оскорблен, поскольку он был Уркой и это означало, что статус его гораздо выше статуса К.) А ты этому доходяге… Я его кормить не нанимался… Он все одно подохнет…
К. угрюмо молчал.
— Слышь, если ты еще раз ему отдашь полпайки, я… — Круглолицый не договорил и махнул рукой. — Договорились, да? Лады…
Теперь круглолицый отдавал К. хлеб, только удостоверившись, что Профессор уже спит. К. брал этот хлеб и ел его. Иногда я видел, как на хлеб капают слезы. Бывало, что Профессор просыпался и плакал, и тогда К. в темноте, ощупью, протягивал ему кусок хлеба. Но чаще получалось так, как хотел круглолицый, и К. съедал хлеб сам.