Королева бриллиантов
Шрифт:
Кто может точно сказать, что такое любовь? Прежде он жил только ради удовольствий и не ставил перед собой никаких целей. Он считал себя таким же, как все, но вдруг рука Судьбы пробудила в нём скрытого гения — это был гений любви. Для него это стало поразительным откровением. Он словно заново родился и теперь стал по-новому, оценивать свою жизнь. Нужно набраться терпения, он знал, что придёт такой день, когда он станет действовать так, как нужно ей.
И она увидит, что такое настоящая любовь.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Если королева думала, что уже испила свою горькую чашу до дна, что стоит начаться суду, как правда, повинуясь строгому закону,
Мария-Антуанетта поняла свою ошибку, но было уже поздно.
Теперь делом занимались члены палаты пэров. Представители знатнейших фамилий, союзники дома Роганов (они составляли половину палаты), не жалели ни времени на обработку остальных депутатов, ни денег для них.
Стало известно, что на взятки ушло около миллиона ливров. Все они — князья, княгини, принцы и принцессы — собирались вместе в те дни, когда продолжалось разбирательство, в траурных одеждах выстраивались по обе стороны прохода, по которому на заседания должны были проходить пэры. Они отвешивали им низкие, почтительные поклоны, всем своим видом демонстрируя, как они подавлены, как огорчены и какой стыд испытывают «из-за ужасной несправедливости». Ну какой депутат, пусть у него и сверхкаменное сердце, мог пренебречь такими почестями, оказываемыми представителями самых родовитых кланов Франции?
Лояльность дворянства трону вдруг как ветром сдуло, в своём неистовом негодовании они забыли, что их сословие всегда возвышается и падает с возвышением или падением трона и, следовательно, они рубят сук, на котором сидят.
Они-то и ускорили наступление Французской революции.
Но так поступало не только дворянство. Церковь как один человек выступила на защиту кардинала, своего человека, человека их ордена. Папа, указывая на церковную юрисдикцию в отношении кардинала, требовал суда над ним в Риме. Многочисленные тётки короля, древние старухи-фанатички, разделяли мнение папы и требовали отправить кардинала в Рим, где, несомненно, к нему отнесутся мягко или вообще потихоньку замнут дело. Может, это было бы и лучшим исходом для королевы, так как с каждым днём становилось всё яснее, что такой громкий скандал, как этот, способен потрясти до основания королевский трон.
Все громогласно требовали закончить судебный процесс как можно скорее, даже если для этого пришлось бы выпустить всех обвиняемых на свободу. Вполне понятно, такой исход был неприемлем для королевы с самого начала.
Король слишком поздно осознал всю серьёзность грозившей опасности. Теперь ему не хватало решимости покончить с этим нелицеприятным делом. А суд тем временем превратился в увлекательную забаву для парижан. Толпы людей ежедневно осаждали здание театра, чтобы прорваться на заседания, понаблюдать, послушать, как издеваются над королевой в суде, как топчут её имя. Для того чтобы покончить с этой вакханалией, нужны были куда более мудрые и мужественные люди, чем безвольный король со своими жалкими министрами. Но сейчас только они могли положить конец непотребному развлечению, выступить в защиту истинного непредвзятого правосудия. Но они не спешили этого делать.
Королева сама распяла себя на кресте, и теперь ей предстояло вынести всё до конца. Жанна де Ламотт выступила с чудовищными обвинения в её адрес, и неоднократно опровергаемая ложь в конечном итоге восторжествовала.
«Мадам этикет», всегда бывшая яростной сторонницей монархии, вдруг превратилась в одного из заклятых врагов. Она присоединилась к партии кардинала и теперь действовала как его агент по сбору голосов в пользу де Рогана.
Страна кипела, как котёл, была наводнена клеветой и ложью. В такой обстановке все были готовы верить самым нелепым обвинениям. Королю следовало бы отправить королеву на её родину — пусть подождёт там, покуда всё не уляжется. Но он был человеком чести, очень любил свою жену и не желал расставаться с ней. Дело её защиты стало и его собственным делом. Ведь те, кто нападал на Марию-Антуанетту, не щадили и короля, и он отбивался как мог от их злобных, свирепых атак.
Де Ферзен (который теперь нечасто бывал при дворе) наблюдал за разыгрывавшейся трагедией с двойственным чувством. Он подходил к королеве лишь для того, чтобы по этикету выразить ей почтение, такая церемония проходит обычно без слов.
Этот тревожный незабываемый 1786 год тянулся очень долго и уходил медленно. Триста дней длился суд, и все эти триста дней королеву безжалостно мучили и пытали на глазах у всего народа. Её окружение резко изменилось. Если прежде каждый старался протиснуться поближе к королеве и заслужить её улыбку, то теперь все избегали несчастную женщину. Она чувствовала на себе осуждающие, гневные взгляды, знала, что толпы с удовольствием выслушивают все измышления и обвинения Жанны де Ламотт.
Будь Мария-Антуанетта виновна, то не стала бы больше жить, в этом нет никакого сомнения, но невиновность заставляла её существовать и бороться за свою честь и порядочность. Как это ни странно, убывающие силы поддерживали «благородное» негодование и даже открытое презрение врагов, как в Бастилии, так и за её мрачными стенами. У них хватило совести превратить эту низкую женщину Ламотт в героиню, которая ежедневно выплёскивала в суде на неё новую порцию отвратительной лжи. Кого они прилюдно возвышают, на кого молятся? Порочную, покинутую сообщниками, воровку и мошенницу!
А взять главного героя — де Рогана! Чтобы подкупить суд, он швыряет деньги направо и налево, надеясь, что на такой мутной волне его терпящий бедствие корабль всё же придёт в безопасную, тихую бухту. А этот Калиостро с физиономией отпетого жулика, который постоянно с присущей ему наглостью отпускает «солёные» шутки, доставляющие столько удовольствия таким же, как он, проходимцам и лгунам?..
Однажды, когда уже близилась развязка, Тереза де Ламбаль возбуждённо мерила шагами взад и вперёд террасу в Версальском дворце. Она была настолько погружена в свои думы, что не услышала шагов графа де Ферзена. Он, казалось, был чем-то рассержен. Последние дни граф часто вспоминал эту милую, душевную женщину, обладающую обострённым чувством собственного достоинства, что заметно выделяло её среди прочих светских дам.
— Погуляйте немного со мной, — предложила она. — Мне хотелось бы переброситься с вами парой слов.
Молча граф присоединился к ней, пытаясь попасть в такт её шагов.
— Окончательный вердикт будет вынесен, по-видимому, завтра, — сказала Тереза, когда они подошли к дальней решётке террасы. — Вам известно гораздо больше, чем мне. Каков, по вашему мнению, будет приговор?
— Да, мне приходится слышать много самого противоречивого. Вся эта затея с начала до конца похожа на низкий, подлый карнавал. Этой негодяйке Ламотт каждый божий день давали возможность поливать грязью королеву, причём все её дерзкие обвинения, по сути дела, почти не касались бриллиантов. А это говорит о том, что за её спиной действуют могущественные силы, направленные против королевы. Вы заметили, какова была реакция в суде, когда Ламотт уличили во лжи? Вчера, когда её спросили, как зовут того человека, которому было передано бриллиантовое ожерелье, она указала на Лекло, камердинера королевы. Когда его доставили в суд, он не только сказал, но и доказал, что видел Ламотт лишь однажды в доме жены одного хирурга, и больше они никогда не встречались. К тому же ему не было ничего известно об ожерелье. Но почему-то эти разоблачения не были подхвачены парижской толпой. Истина не нравится врагам королевы.