Королева четырёх частей света
Шрифт:
Но нет — ничего...
Ну что ж, время ещё придёт. Покажет им губернатор дорогу в конце концов! Донья Исабель иногда оставляла капитанов на ужин. Еда за столом была превосходная, вино текло рекой, и это внушало доверие. Она не скупилась на продукты и запасы воды — значит, путешествие будет коротким.
Со своего балкона она видела тень фонаря — огромного «фароля» Менданьи. Скоро его зажгут. Теперь она знала не только флажные сигналы, но и те огни, при помощи которых сообщаются корабли. Она знала: если в одном фонаре горит два фитиля — значит, галиот должен замедлить ход и передать сообщение остальным, а те ответят таким
Да, она знала всё это и ещё многое другое об управлении галеоном — ещё сложней и ещё интересней.
За двухмесячное пребывание в портах и несколько недель плавания Альваро с присущим ему удивительным терпением находил время объяснить ей всё, что она желала знать. Например, как называются мачты. На носу — фок-мачта. На корме — бизань-мачта. А в середине — грот-мачта. Знала даже их высоту: у грот-мачты — двадцать шесть метров. И длину бушприта, наклонной мачты перед носом корабля: девять метров. И названия парусов, их форму и назначение; то же про реи, тросы, снасти... Почему насосы-помпы должны непременно качать морскую воду в льялах. Как же без помп? Даже в тихую погоду во все подводные части кораблей рано или поздно просочится вода. Со временем даже нижняя палуба потеряет герметичность. Переполненные каюты, в которых теснились колонисты — на циновках, на голом настиле трюма всех четырёх судов, женщины с детьми в одной стороне, мужчины с другой — будут затоплены. Солёная вода проникнет даже в камбуз, где сложены продукты.
Их конопатчик, знаменитый Гаспар, мог по заслугам считаться королём судового ремонта в Перу. Он лучше всех умел забить паклю, лучше всех замазывал щели смолой, но и он не мог конопатить их до бесконечности. Только три медные помпы, которые денно и нощно изнурительным трудом приводили в действие матросы, позволяли откачать воду, пока нельзя будет судно откилевать — вытащить на берег и положить набок. Но откилевать огромный трёхсоттонный галеон ещё тяжелее, чем работать насосом.
Так же, как помпы, необходим руль — вертикально поставленный рычаг, повернуть который могут только трое рулевых нечеловеческой силы. И киль, и якоря. Исабель знала, что якорей на «Сан-Херонимо» семь. Четыре якоря на цепях, поднимавшихся лебёдками, весом больше пятисот килограмм каждый, — на носу. Два поменьше — они называются кошками. Наконец, в трюме посередине скрыт ещё один якорь, который Менданья называл якорем надежды. Он был заготовлен на крайний случай — если все остальные оторвёт волнами или их украдут дикари. Он показывал жене: вот в эти отверстия матросы приладят буи как раз для того, чтобы вытянуть драгоценный якорь, если индейские ныряльщики перережут фалы. Двадцать восемь лет назад на Соломоновых островах они как раз на это отважились.
При слове «фал» Исабель вспомнила: за кормой корабля всегда тянулся опущенный конец для людей, упавших за борт. Если такая беда случится с ней, непременно нужно будет схватиться за него. Это единственный шанс на спасение. Ведь обратно за ней «Сан-Херонимо» не повернёт: он просто не умеет разворачиваться...
Но все эти знания пустяки в сравнении с тем, что она научилась обращаться с навигационными инструментами. Пользоваться компасом. Понять употребление квадранта (Альваро говорил, что с ним работать удобнее, чем с астролябией).
Эти два инструмента, астролябия и квадрант, позволяли измерить высоту звёзд или солнца над горизонтом и тем самым
Впрочем, вычислить широту — задача всё равно сравнительно лёгкая. В один прекрасный день она этому научится.
А вот долготу вычислить невозможно! Не только ей, но и всем остальным. Как ни старались мореплаватели, что ни придумывали учёные и картографы, ни один инструмент в мире не позволял установить долготу.
И ещё одно затруднение: как определить с предельной точностью время, чтобы знать скорость корабля и пройденное расстояние...
Время... Кроме солнца, измерить его можно было только песочными часами. Оборот часов — полчаса. Но если юнга, приставленный переворачивать их, по невнимательности сделает это хоть на несколько секунд позже или раньше, все расчёты станут неверными. Месяц за месяцем, ошибка за ошибкой погрешность будет накапливаться и станет такой огромной, что Исабель и представить себе этого не могла.
Надо всё это понять. Да поскорее.
Кто бы что ни думал про себя, размышляла она, сообразительности у неё хватает. Итак, нужно уловить назначение людей при манёврах. Смысл команд. «Брасопить к ветру! Отдать марселя! Левый галс! Курс вест-зюйд-вест, на всех парусах в бейдевинд!» Этот морской народ — все в одинаковых красных шапках — разговаривал на языке, в котором она ни слова не понимала.
Надо выучить его.
С балкона она слышала голоса служанок Инес и Панчи, которые внизу на палубе готовили еду. Кирос не разрешал им разжигать плиту во внутренних помещениях, чтобы не было пожара. Он расстарался и пуще того: хотел запретить пользоваться свечами в каютах аделантады. Всех её женщин, особенно чтицу Эльвиру, он обвинял в их опасном расходе.
Со своим обычным благоразумием Кирос непременно являлся к ней на ужин, когда приглашали. Жадно пил вино при свете тех самых канделябров, которые не разрешал ставить на стол. При свете факелах и фонарей он поднимал свой бокал «за здоровье аделантады» — и притом в его глазах мелькал огонь куда опаснее, чем пламя всех свечек в каюте. Выражение лица Кироса в эти мгновения напоминало ей лицо брата Херонимо, когда он иногда смотрел на индианок. Чтобы наказать служанок за провинности. Или силой получить от них удовольствие... Кирос, кажется, был не такого сорта человек. Но у него был такой же взгляд. Презрительный. Злобный. Нетерпеливый.
От зависти? От тщеславия?
Какая бы лихорадка ни глодала этого человечка — это был тёмный жар...
Исабель вздохнула.
Должно быть, она всё навыдумывала. Да конечно! Опять она несправедлива...
Что ей до неудовольствия Кироса?
Скоро придут ужинать Альваро с братьями. Пора войти в каюту и встретить их.
— Улыбается, улыбается судьба Царице Савской... Ветер попутный. Море тихое. Провианта хватает. Это вот, сеньор Кирос, называется доброе плаванье — да у меня таких и не бывало!
— Согласен с вами, сеньор Ампуэро, долго так хорошо быть не может... Только я буду вам признателен, если вы перестанете называть донью Исабель Царицей Савской.
Они были близкими друзьями, хотя обращались «вы» и «сеньор» — старая привычка, вынесенная из этикета прежних плаваний. Долгие годы они делили крохотную каютку, сменяя друг друга на узенькой лежанке. И теперь они при возможности трапезничали вместе. Но только вдвоём, на закате, когда Кирос находил несколько минут, чтобы присесть в теньке под навесом на полуюте.