Королева четырёх частей света
Шрифт:
«Но что за безумство — оставить Мерино-Манрике на берегу и даже без надзора Лоренсо!
Полагаю, Петронилья, ты уже догадалась, что случилось.
Солдаты полковника напали на индейцев.
Дон Альваро тебе скажет, что всё как раз наоборот: это индейцы напали на солдат.
Позволь мне рассказать в двух словах, что было вчера. Потом мне придётся замолчать: дон Альваро просил меня больше тебе не писать. Он утверждает, будто я излагаю тебе факты неточно. Он даже собственной супруге не позволит записывать своей рукой события, не соответствующие правде
Во всяком случае, Мерино-Манрике клянётся и божится, что индейцы без всякой причины атаковали лагерь с камнями и копьями. Потом они якобы убежали в горы, прихватив четыре больших кувшина с водой. Догнать их не смогли. С пустыми руками вернулись в лагерь.
В стычке солдатам всё-таки удалось застрелить несколько десятков туземцев.
Мерино-Манрике выбрал трёх покойников и приволок их на холм у окраины деревни. Этих индейцев убили прямо в упор выстрелами в лицо. Они были так обезображены, что у прочих индейцев должна была навсегда пропасть охота нападать на нас.
Поэтому Мерино-Манрике приказал Ампуэро привязать тела к брёвнам, чтобы их было всем хорошо видно.
И, как будто такого зрелища было ещё недостаточно, он велел своим людям ещё больше изувечить их шпагами. Солдаты, чтобы урок вышел страшнее, изрубили множеством ударов руки и ноги трупов. Кое-кто даже отрубал покойникам пальцы и швырял их на улицу, ещё покрытую зёрнами кукурузы, которые утром разбрасывал губернатор.
Они утверждают, что были вынуждены так поступить из-за вероломства индейцев. Их послушать, так все кругом предатели.
По мнению полковника, туземцы встречали нас на пляже и слушали мессу падре Серпы только затем, чтобы разведать, сколько нас и каковы наши возможности.
Так и быть, писать я больше не стану, но и молчать не буду! Теперь уж Альваро должен наказать этого безумца — отрешить его от командования, чтоб другим неповадно было!»
— Если ты не разжалуешь Мерино — значит, подписываешься под его жестокостью. И впредь позволяешь то же!
— Ты говоришь о том, чего не знаешь. Я осуждаю жестокость, Исабель. В любой форме.
— Если осуждаешь, накажи тех, кто жестоко поступает!
— Тебя там не было. Ты не видела, как это случилось.
— Нет, но видела среди наших одного раненого солдата — с крохотной царапиной на ноге. Одного-единственного! А полковник хвастает, что перебил семьдесят индейцев. Чем они заслужили такое отношение?
— Опять говорю, Исабель: ты судишь о том, чего не знаешь... Я бывал у туземцев. Иногда они бывают такими, как их описывает полковник. Коварными. Хитрыми. Обманщиками. Лжецами. Ворами... Разве мы можем безнаказанно позволить им таскать наши запасы? Если в море не хватит четырёх кувшинов воды, это будет стоить нам четырёх жизней. Если же заковать Ампуэро с товарищами в кандалы, как ты предлагаешь, люди будут недовольны таким несправедливым наказанием.
— А нам что за дело до их недовольства?
— Они только выполняли приказ.
— Да, действительно. Так
— Лоренсо не воевал во Фландрии. У него совсем нет боевого опыта. Мне нужно сплотить людей вокруг их начальника, чтобы как можно скорей выйти в море и отправиться к нашему настоящему, единственному месту назначения.
— Напоминаю тебе, Альваро: здесь единственный начальник — ты. А уж сплачивать людей Мерино-Манрике, поверь, будет отнюдь не вокруг аделантадо Менданьи!
— Всему своё время. Мы готовимся к морскому переходу до Соломоновых островов. Никто из колонистов не собирается оставаться здесь.
— Ещё бы! После того, что произошло, мы, вернувшись, не застанем на Маркизах в живых никого.
— А теперь мы отправляемся к тем землям, которые я ищу. Для этого мне нужны вода и лес. Я хочу иметь свиней, хочу иметь кур, фрукты — все роды пищи, которыми располагают здешние жители. Мне нужно, чтобы Мерино-Манрике добыл этот провиант, где бы он ни нашёлся: в деревнях, в домах, на полях. И чтобы доставили мне его быстро, каким ему угодно способом и обеспечив безопасность наших людей.
— А я думала, мы прибыли с миром...
— Разговор окончен. Можешь отвести душу с женщинами в каюте.
По шагам доньи Исабель Инес — её молочная сестра, шпионка и с детства фактотум — поняла, как та сердита.
— Где донья Эльвира? — рявкнула аделантада, усевшись на ковёр на помосте посреди подушек и книг.
Там Исабель держала свои вещи: не только книги, но и лютню, и маленький письменный прибор, где хранила бумаги. Она схватила первый попавшийся том.
— Что толку от моих свитских дам? Никто не читает! Никто не музицирует! Никто вообще ничего не делает! Так где же Эльвира?
— На койке, мамита.
— Она что, собирается до смерти так лежать? Море уже неделю спокойное. Пускай встаёт!
— У доньи Эльвиры не такого рода тошнота...
— Мне не интересен род её тошноты. Пускай встаёт!
— ...Не от морской болезни.
— Что ты говоришь загадками? Проси Эльвиру сейчас же прийти.
Инес не послушалась.
Она была маленькая, худая, темнокожая, скуластая и горбоносая. Инес была ровесницей своей хозяйки (они родились с разницей в два дня), но выглядела лет на двадцать старше. Но дальше она не менялась.
С самого детства она заплетала волосы в две толстые чёрные косы, которые связывала сзади вместе всегда одними и теми же красными лентами. Никогда не надевала платьев и кофт, которые дарила ей донья Исабель, а носила только просторные бумажные рубахи и шерстяные юбки до середины икр. В любое время года ходила босиком. Хотя Инес родилась уже при испанцах, она глубоко чтила заветы предков. Знала их секреты, знала магические заклинания. Притом была очень набожна, носила на шее образок Мадонны, крест с Распятием, большую раковину и другие амулеты, оберегавшие от злых духов. Всё остальное она делала только по своему произволу и жила так, как ей хотелось.