Королева эпатажа
Шрифт:
В начале было Слово… Ее давно влекла писательская слава. Тянуло писать романы. Да только кому они нужны? Их лучше не писать, а заводить! А писать — статьи об экономической эксплуатации, о тяжелом положении трудящихся, особенно почему-то в Финляндии. Бог весть, почему ее в эту Финляндию так уж сильно потянуло? Быть может, потому что там находилось родовое имение матери Кууза, которое Шурочка обожала. Ну, так вот тебе, получи, Финляндия, за то, что в твоих лесах мне было так хорошо! Так или иначе, Шурочка, со своим бойким перышком и острым мышлением, со своим раскованным (это было в ту пору ново и оригинально) стилем довольно быстро завоевала признание читателей. Кроме того, она любила конкретные детали, и хотя подходила к делу дилетантски, на первый взгляд ее материалы казались весьма глубокими — они убеждали, завоевывали признание, Шурочка приобретала авторитет как специалист в своей теме, ее начинали принимать всерьез… Другое дело, что всерьез ее принимали такие же дилетанты, как она сама. Узок был круг этих революционеров, они по-прежнему были страшно далеки от народа, они собственный барский бред принимали за его мечты… А в конце концов они навяжут этот бред народу и убедят его в том, что исполнили именно его вековые чаяния. Тем не менее Шурочка наваляла аж две книги — «Жизнь финляндских рабочих» и «К вопросу о классовой борьбе» — и начала третью — «Финляндия и социализм»…
Шурочка не все время проводила в Европе — периодически она появлялась в Петербурге. Свобода передвижений тогда была — езжай, не хочу! Никаких тебе проверок на благонадежность. Эх, вот жизнь была… Не ценили ее. Нет, не ценили!
В России она утешала мужа, она спала с Дяденькой, она нервничала, встречаясь с сыном, она сплетничала с Зоей, она похоронила отца, потом мать, но главное — она нашла для себя новую тему, поняв, что Финляндия, по большому счету, никому не интересна. Нужно шире подходить к проблемам… Вот например — женская тема! Это важно и нужно всем. Мужчинам, конечно, в меньшей степени, но женщинам…
Шурочка написала статьи «Роль феминисток и женщин-пролетариев в движении за эмансипацию женщин» и «Проблема морали в положительном смысле», которые весьма заинтересовали ее будущих соратников. Тема была модная, а авторша, по слухам, интересная женщина, хо-хо!..
Это мнение вполне разделял Петр Петрович Маслов, знаменитый экономист, специалист по земельному вопросу, социал-демократ, великий женолюб и в то же время подкаблучник своей супружницы Павлины, которая то ли била его, то ли выдирала последние волосы из реденькой его шевелюры (Шурочка готова была поклясться, что от свидания к свиданию Петенька выглядел все более облысевшим), однако имела над ним деспотическую власть. В половине десятого он выскакивал из постели Шурочки и мчался домой, чтобы быть там ровно в десять, не то… Ну да, кто бы сомневался, что у Шурочки с этим пухленьким инфантильным красавчиком очень скоро дойдет до постели? Родство душ, созвучие умов… К тому же пухленькие губки знаменитого экономиста очень приятно целовали главную эмансипатку всех времен и народов!
Дяденька вскоре оказался отодвинутым на второй план, разделив участь законного супруга. И Александра (года шли да шли, Шурочкой называться сделалось уже как-то не солидно) начинает петь в своих статьях с голоса Маслова, становясь убежденной меньшевичкой. Роман их развивался в основном за границей (опять же — в Париже и Берлине), где Александра обзавелась новыми друзьями — Розой Люксембург и Карлом Либкнехтом, к которому немедленно почувствовала некий волнующий интерес. Однако Александра ощущала, что время «смычки между русскими и германскими товарищами» еще не настало. Она была слишком увлечена Петенькой Масловым (чужой ведь муж!), первенствовавшим среди иных-прочих запретных плодов, которых ей непременно хотелось куснуть своими беленькими зубками.
Между тем у нее в среде эсдеков складывалась определенная репутация. Все все знали об их с Масловым романе (кроме, к великому счастию, Павлины, не то мировая революция недосчиталась бы двух активных боевых единиц), мнение о страстной Александре у каждого имелось свое, и говорили разное. А ей самой, кажется, было наплевать на чужое мнение. Во всяком случае, о Луначарском она отзывалась в письмах к Зое уважительно, а уж о Ленине-то и вовсе с огромным пиететом.
Все интереснее ей было за границей с вновь приобретенными товарищами, все обременительней становились возвращения в Петербург. Право слово, если бы ее новые друзья не были вынуждены то и дело туда наезжать, она так и сидела бы в Европах. К тому же подрос Миша (ему исполнилось четырнадцать — это же просто ужас, как летит время!), надо было его куда-то пристраивать. Александра по-прежнему не ощущала никаких позывов материнства (даже Миша в одном из писем Зое Шадурской жаловался, что «мамочка к себе не подпускает»), порхала по всевозможным знакомым. У нее была страсть коллекционировать людей интересных, самобытных. Наверное, она все же ощущала некоторую свою ущербность как личности творческой, понимала, что она и в любви, и в работе всего лишь чье-то зеркало, литобработчик, пересказчик чужих мыслей…
В числе таких людей была знаменитая переводчица Татьяна Щепкина-Куперник, известная чудесными переводами пьес Ростана, Гюго, Лопе де Вега, Кальдерона, Шекспира… Татьяна на долгие годы останется подругой шалой Александры, в которой она находила ту соль и тот перчик, которых так недоставало ей самой, живущей более в XV–XVI веках, нежели в нашем времени. Ну да, Александра была дамой самой что ни на есть современной! За книгу «Финляндия и социализм» власти признали ее неблагонадежной (наконец-то — спустя года после опубликования этой и впрямь подрывной брошюрки!) и принялись то в тюрьмы сажать, то оттуда выпускать по настоянию «передовой общественности» (к примеру, Горького, который очень неистовствовал в защиту бывшей Шурочки), то определять под надзор полиции, то учинять слежку за ней…
В этой суете, которая вокруг нее воцарилась, Александра чувствовала себя, как рыба в воде. Как «ананасы в шампанском», выражаясь штилем безумно модного Игоря Северянина, бывшего, кстати, ее кузеном. Точно так же уютно чувствовала она себя практически одновременно в двух постелях: в Дяденькиной и в Петенькиной (экономист, социал-демократ и специалист по земельному воросу теперь звался просто Маслик).
А впрочем, почему в двух? Не по-товарищески было заканчивать вечер рукопожатием или добрым словесным напутствием — непременно требовалось скрепить встречу, как подобает новым людям, в горизонтальной позиции. Тем более такой стороннице женского равноправия, как мадам Коллонтай, это казалось жизненно важным. За границей Александра познакомилась с Леонидом Красиным. В Петербурге встречи возобновились. Он был холодно-обольстителен — мужчин этого типа Александра всю жизнь побаивалась, но притом никогда не могла перед ними устоять. Вдобавок Красин был любовником знаменитой актрисы Марии Андреевой, любовницы Саввы Морозова, любовницы Максима Горького и пылкой адептки Ленина. То есть фигура на политическом небосклоне заметная. А еще Красин славился своим постельным шармом и штурмом. Эти бурю и натиск Александра испытала не без удовольствия, однако то был не более чем эпизод в любовной биографии обоих, Красин вернулся к своим дорогим большевикам, а Александру по-прежнему не покидала довольно печальная мысль, что самое основное из радостей секса так и остается за пределами ее понимания. Ну ничего, уже недолго оставалось ей ждать часа пробуждения!
А пока она перебирала каких-то красинских половых террористов, которые обольщали нужных женщин по заданию партии, вытягивая из них деньги note 1 , и немецких товарищей. В числе последних был и Карл Либкнехт. Во время Международного конгресса женщин в Копенгагене этот вождь немецкого пролетариата откровенно и беспардонно народные массы «на бабу променял», на целый день исчезнув куда-то на пару с Александрой. Ну что ж, эти двое давно испытывали друг к другу симпатию, порою давали ей выход, но так упоительно время не проводили еще ни разу. Они канули в никуда столь надежно, так лихо использовали отработанные приемы конспирации, что люди, посланные в поисках Карла, сбились с пути и вернулись несолоно хлебавши. Но потом, появившись вновь в зале заседаний и на трибуне и поглядывая на черную шевелюру Карла с проказливым видом собственницы, Александра в очередной раз вздохнула: годы летят, а ей так и не удается ощутить с мужчиной что-то иное, а не только эмоциональный подъем. Кажется, все они, ее более или менее постоянные, более или менее временные партнеры, вполне могут сказать о ней словцом мужа: «Рыба!»
Note1
Такая история описана в книге Е. Арсеньевой «Дамы плаща и кинжала» (см. новеллу «Мальвина с красным бантом»).
Но ведь это неправда! Она вовсе не рыба, она это знает, чувствует всем телом! Но сколько можно ждать? Ей ведь уже далеко-о за тридцать! Родилась-то она в 1872 году, а на дворе уже 1911-й…
Когда она позволяла себе такие мысли, то думала, что речь идет о ком-то другом. Она-то себя старше, чем на двадцать, ну, на двадцать пять лет, не ощущала. И зеркало говорило, что она себе не врет. Александра Коллонтай принадлежала редкостному типу женщин без возраста: в шестнадцать они выглядят на двадцать, порою даже на двадцать пять и в этом состоянии пребывают еще долго-долго. Потом всю жизнь стабильно отстают от своих лет годков этак на пятнадцать-двадцать, раздражая женщин, смущая мужчин, восхищая своих любовников, ну и себя, любимую, конечно, а как же без того?
А самого главного, того, ради чего женщина ложится с мужчиной в постель, она так и не узнала. Правда, некоторые отсталые, косные люди, сущие ретрограды, убеждены, что цель всякой постели — воспроизведение себе подобных. Но Александра с презрением отметала эти пережитки прошлого. Забеременев невзначай от Маслика (кажется, от него… то есть почти наверное… вот разве что Красин, а может, Либкнехт, а может, Виктор Таратута имел к этому отношение… да какая, по большому счету, разница?!), она немедленно сделала аборт. Хотя дело происходило в городе Париже, прославленном во все времена (в основном благодаря усилиям классиков французской литературы) как самый фривольный город мира, аборты были запрещены и там. Александре помогла шведская журналистка Эрика Ротхейм — очередная «серая мышка», которая останется на всю жизнь подругой и помощницей этой революционной путаны.