Королева Кандеса
Шрифт:
— Дела идут не лучшим образом, — сказал он. — Нет ли у тебя ручки и чего-нибудь, на чем писать? — Она указала на парту, громоздящуюся на вершине баррикады. — Ага. Премного благодарен.
Он вскарабкался наверх и добыл ручку и немного бумаги. Потом, нахмурясь, выбросил бумагу, опустился на колени и начал оглядываться по сторонам в поисках чего-то. Венера пристально наблюдала. Он поднялся с одной из ее кукол, с любимицей, у которой были фарфоровая голова и тряпичное тело.
— Не возражаешь, если я ее на минутку позаимствую? — спросил он. Венера пожала плечами.
Альбард какое-то время тер
Когда баррикада наконец пала, он стоял посреди комнаты, заложив руки назад. Ворвалась дюжина солдат, они вывели его прочь; он успел только кинуть назад взгляд и подмигнуть Венере.
После того, как его увели, несколько чинов из тайной полиции обыскали ее комнату. (Состояние, в котором находилась комната после их ухода, было примерно таким же, как и до появления здесь Альбарда, что ярко свидетельствовало о привычках самой принцессы.) Они конфисковали все, что могло писать или на чем можно было писать, даже отломали от стен штукатурку там, где она что-то нацарапала. Венеру и саму несколько раз обыскали, и потом все они вымелись, звякая металлом и патронташами, а ее оставили сидеть ровно в том месте, где стоял принц Альбард.
Ни она, ни кто-либо из встречавшихся ей позже людей, Альбарда больше не видели.
В конце концов она двинулась к окну и подобрала одну из кукол. Платье куклы было порезано там, где тайный полицейский его распорол в поисках скрытых записей. Венера поднесла куклу к окну и насупилась.
Так вот что он делал. Альбард стер ее брови о камень. Затем нарисовал их вновь — филигранными черточками и завитушками. С дистанции в несколько дюймов они смотрелись вполне обычно. Но глядя поближе, однако, она могла видеть, из чего они были складывались:
Из букв.
Нация Лириса обвилась вокруг своего внутреннего двора, как будто ее скрутило от боли. Во двор выходили все окна, над ним нависали все балконы. Дно этого колодца было бы в вечной тени, если бы не гигантские зеркала на крыше, направленные на Кандес.
Венера отчетливо видела, что двор в фокусе всего и вся, но не могла рассмотреть, что там, внизу. Первые два дня пребывания здесь ее таскали из каморки в другую, и все они располагались вдоль короткого коридора, выкрашенного в конторский зеленый цвет. После кратких опросов в каждой из каморок ее отводили обратно в невзрачную комнату ожидания, где она сидела, ела и урывками спала на скамьях. Каждое утро она испуганно просыпалась от одиночного выстрела, звучащего где-то неподалеку. Утренние казни?
Навряд ли, ведь она единственная обитательница этой маленькой тюрьмы. Ясно же, что это тюрьма. Ей пришлось заполнять бюрократические формы просто чтобы посещать единственную туалетную комнату — холодный куб с деревянными кабинками, исчерканными безобразными граффити. Высокие зарешеченные окна комнаты открывали вид на верхние этажи внутреннего двора. Они намекали на свободу.
— П-п-просыпаетесь?
Венера осторожно села и постаралась улыбнуться своему тюремщику. Шло третье утро заточения.
Он был высок, атлетически сложен и обладал той точеной внешностью, что можно встретить у актеров, профессиональных дипломатов и мошенников. Выглядел он щеголевато, насколько вообще можно ожидать щеголеватости от человека в железе и скрипучей коже, и мог растопить сердце любой леди — при условии, что она не станет смотреть ему в глаза или слушать его речь. Любой из упомянутых маневров открыл бы ужасную истину о Моссе: его разум был отчего-то ущербен. Он казался скорее марионеткой, чем человеком, и, что печально, похоже, мучительно осознавал свой недочет.
Как и вчера, Мосс держал в одной руке стопку бумаг, неся их словно серебряное блюдо. При их виде Венера вздохнула, и, когда он остановился перед ней, спросила:
— Сколько еще уйдет времени, чтобы оформить меня в вашу тюрьму?
— Т-т-тюрьма? — изумился Мосс. Он бережно, словно те были золотыми, опустил бумаги на облупленную скамью и распрямился; его металлические одеяния негромко заскрежетали. — Вы н-н-не в т-т-тюрьме, миледи.
— Тогда что это за место? — Она обвела широким жестом звукопоглощающие оштукатуренные стены, закопченные настенные светильники и потрепанные скамьи. — Почему я здесь? Когда я получу назад мои вещи? — Они обыскали ее куртку и забрали содержимое — драгоценности, ключ и пулю. Какая из потерь беспокоила ее больше всего — трудно было решить.
Мосс всегда разговаривал с неизменным выражением лица, зато в его глазах светилась какая-то отчаянная мольба; она всегда в них светилась, даже если Мосс таращился на стенку. Эти глаза казались чрезвычайно красноречивыми, но Венера начинала склоняться к мысли, что и вид и поведение Мосса никак не соотносились с его внутренним состоянием. Теперь же он в своей однообразной манере сообщил:
— Это им-иммиграционный департамент п-п-правительства Лириса. Вас перевели сюда для п-п-проведения проверок на предоставление гражданства-ва.
— Гражданства?
Тогда все начинало становиться по местам — формы, чувство, что тебя «оформляют», и вереница мелких чиновников, которые часами поглощали ее время все последние дни. Они безжалостно изводили ее допросами — но не о том, как или зачем она сюда попала, и не про то, какие у нее могли быть планы или связи. Им даже не было дела до ее шелушащихся солнечных ожогов. Нет, они хотели знать медицинскую историю всего ее семейства, не было ли по ее линии умопомешательств, и какие среди ее родственников случались проявления преступных наклонностей.
— Ну, как-то мой отец украл страну, — отвечала она.
Конечно, она просила их отпустить ее — наверное, на дюжину разных ладов. Она предполагала, что за нее возьмут выкуп, или сделают разменной монетой в каких-нибудь переговорах. В таких мыслях она проводила беспокойные часы, прикидывая свою стоимость для того или иного государства и личности. Венере совершенно не приходило в голову, что ее могут принять в Лирис как одну из своих.
Теперь, когда Венера уяснила, что происходит, с ней произошла страннейшая вещь. Она ощутила, всего лишь на секундочку, облегчение от перспективы провести остаток жизни, укрывшись здесь — как бриллиант в сейфе. Она встряхнулась, и чувство миновало; она встревоженно встала и отвернулась от Мосса.