Королева Марго
Шрифт:
— Хорошо, сир! Я приду, — с дрожью произнесла Маргарита.
Слеза набежала на глаза Карла и тотчас испарилась на воспаленных веках. Он наклонился к сестре, поцеловал ее в лоб, с минуту постоял над Анриеттой, ничего не видевшей и не слышавшей.
— Бедная женщина! — сказал он и вышел.
Сейчас же после ухода короля вошли пажи с укладками и футлярами.
Маргарита знаком приказала сложить все вещи на пол. Когда пажи ушли и осталась одна Жийона, Маргарита сказала ей:
— Жийона, приготовь мне все, чтобы одеться.
Девушка посмотрела на нее с изумлением.
— Да, — подтвердила Маргарита с непередаваемым оттенком горечи, — да, я оденусь и пойду на бал; меня там ждут. Только поскорее! День будет вполне закончен: торжественное утро на Гревской площади — торжественный вечер в Лувре!
— А герцогиня? — спросила Жийона.
— О! Она счастливица! Ей можно остаться здесь; можно плакать, можно горевать, сколько захочет. Она не королевская дочь, не королевская жена, не королевская сестра — она не королева! Дай мне одеться, Жийона.
Жийона помогла ей надеть великолепные украшения и пышное платье. Маргарита никогда не была так хороша. Она посмотрела на себя в зеркало.
— Брат мой прав, — сказала она. — Какое жалкое созданье человек!
В это время вернулась выходившая в переднюю Жийона.
— Мадам, вас спрашивает какой-то человек.
— Меня? Кто такой?
— Не знаю, но внешность у него жуткая — от одного вида берет дрожь.
— Спроси, как его зовут, — сказала Маргарита, побледнев.
Жийона вышла и через несколько секунд вернулась.
— Он не хочет называть себя, мадам, но просит передать вам это. — Жийона протянула ковчежец, который Маргарита дала накануне вечером Ла Молю.
— Впусти, впусти его! — взволнованно заторопила Маргарита.
Она еще больше побледнела и застыла на месте.
Тяжелые шаги загремели по паркету, отдаваясь в деревянной обшивке стен как бы негодующим против такого шума эхом, и на пороге комнаты появился какой-то человек.
— Ведь вы…
— Я тот, ваше величество, с кем вы повстречались на Монфоконе, тот, кто привез в Лувр в своей таратайке двух раненых дворян.
— Да-да, я узнаю вас, вы мэтр Кабош.
— Палач парижского судебного округа, ваше величество.
Это были первые слова, расслышанные Анриеттой за последний час. Она подняла бледное лицо и посмотрела на палача своими лучистыми изумрудными глазами, блеснувшими, как два пламенеющих луча.
— Зачем вы пришли? — с трепетом спросила Маргарита.
— Чтобы напомнить ваше обещание самому молодому из двух дворян, тому, кто поручил мне отдать этот ковчежец. Вы не забыли про обещание, ваше величество?
— Ах, нет-нет, не забыла! — воскликнула Маргарита. — Это только достойное воздаяние за высокое благородство его души; но где она?
— Она у меня дома, вместе с телом.
— У вас? Отчего же вы ее не принесли?
— Меня могли остановить в пропускных воротах Лувра, могли заставить раскрыть плащ; а что было бы, если бы под плащом нашли человеческую голову?
— Хорошо, поберегите ее у себя; завтра я за ней зайду.
— Завтра, мадам? Нет, завтра, пожалуй, будет поздно, — сказал Кабош.
— Почему?
— Потому что королева-мать наказывала мне оставить для ее колдовских опытов головы двух первых осужденных, которых я казню.
— О, какое святотатство! Головы наших возлюбленных! Ты слышишь, Анриетта? — воскликнула Маргарита, подбегая к своей подруге, которая вскочила на ноги, точно ее подбросило пружиной. — Ты слышишь, ангел мой, что сказал этот человек?
— Да. Что нам делать?
— Надо идти с ним.
Как это бывает при внезапном возвращении от большого горя к реальной жизни, у Анриетты вырвался крик душевной боли.
— Ах! Как мне было хорошо: я почти умерла! — воскликнула она.
В это время Маргарита набросила на обнаженные плечи бархатный плащ и сказала своей подруге:
— Идем, идем! Взглянем на них еще раз.
Маргарита велела запереть все двери, распорядилась подать носилки к задней калитке, взяла за руку Анриетту и, знаком приказав Кабошу следовать за ними, спустилась вниз потайным ходом.
У двери внизу ждали носилки, у калитки — слуга Кабоша с фонарем. Носильщики Маргариты были люди верные — когда надо — глухи и немы, и в таких случаях не менее надежны, чем домашние животные.
Носилки тронулись в путь; впереди мэтр Кабош и его слуга с фонарем. Так они шли минут десять, наконец все остановились. Палач отворил дверцы носилок, а его слуга куда-то побежал.
Маргарита сошла с носилок и помогла сойти герцогине Неверской. Только сила нервного напряжения дала возможность обеим женщинам преодолеть скорбь, сжимавшую их сердца.
Перед ними высилась башня позорного столба; она походила на темного, безобразного великана, бросая красноватый свет из двух круглых слуховых отверстий на самом ее верху.
В дверях башни появился слуга Кабоша.
— Можно войти, — сказал Кабош, — в башне все легли спать.
В это время свет, пробивавшийся сквозь отверстия, погас.
Обе женщины, прижавшись друг к другу, прошли под стрельчатым сводом небольшой двери и в темноте нащупали ногами сырой неровный пол. В конце огибающего башню коридора они увидели свет и, следуя за страшным хозяином дома, направились в ту сторону. Кто-то притворил за ними входную дверь. Кабош зажег восковой факел и привел обеих дам в большую низкую комнату с закопченными стенами и потолком. Посреди нее стоял накрытый на три прибора стол с остатками ужина. Вероятно, приборы принадлежали самому палачу, его жене и главному помощнику. На самом видном месте висела прибитая к стене грамота, скрепленная королевской печатью. Это был патент на звание палача. В углу стоял большой меч с длинной рукояткой — разящий меч правосудия. Там и сям на стенах висели лубочные изображения святых, подвергаемых различным пыткам.