Королева Марго
Шрифт:
Когда Генрих Наваррский уже начал понимать, что, по всей вероятности, происходит организованное избиение, то, к немалому его смятению, вдруг появился какой-то капитан и повел его по коридору в покои короля. Едва они дошли до двери, как она открылась, пропустила их и тотчас, как по волшебству, закрылась за ними; затем капитан ввел Генриха Наваррского в оружейную, где находился Карл IX.
Король сидел в высоком кресле, свесив голову на грудь и положив руки на подлокотники. При звуке шагов короля Наваррского и капитана Карл IX поднял голову, и Генрих Наваррский заметил крупные капли пота, выступившие у него на лбу.
— Добрый вечер, Анрио! — резко произнес молодой король. — Ла Шатр, оставьте нас!
Капитан вышел. Воцарилось мрачное молчание.
Генрих Наваррский с тревогой оглядел комнату и убедился, что они одни.
Вдруг Карл поднялся с кресла, быстрым движением откинул назад белокурые волосы, отер лоб и спросил:
— Черт подери, Анрио! Вы рады, что находитесь здесь, со мною?
— Конечно, сир, — ответил король Наваррский, — я всегда счастлив быть с вашим величеством.
— Лучше быть здесь, чем там, не так ли? — заметил Карл, не столько отвечая на любезность своего зятя, сколько следуя течению своей мысли.
— Сир, я не понимаю…
— Взгляните — и поймете!
Король подбежал, вернее — подскочил к окну и, увлекая за собой своего перепуганного зятя, указал ему на страшные силуэты палачей на палубе какой-то барки, где они резали или топили свои жертвы, которых к ним приводили каждую минуту.
— Скажите же, во имя Бога, что происходит этой ночью? — спросил король Наваррский.
— Месье, этой ночью меня избавляют от гугенотов. Видите вон там, над Бурбонским дворцом, дым и пламя? Это дым и пламя от пожара в доме адмирала. Видите это мертвое тело, которое добрые католики волокут на разодранном матраце? Это труп зятя адмирала и вашего друга Телиньи.
— Что это такое?! — воскликнул король Наваррский, почувствовав в этих словах издевку, соединенную с угрозой, и, содрогаясь от гнева и стыда, тщетно пытался нащупать рукоять своего кинжала.
— А то, — выкрикнул Карл, вдруг приходя в ярость и смертельно бледнея, — а то, что я не хочу иметь гугенотов вокруг себя! Теперь вам понятно, Анрио? Разве я не король? Не властелин?
— Но, ваше величество…
— Мое величество избивает сейчас всех, кто не католик! Такова моя воля! Вы не католик? — вскричал Карл с гневом, нараставшим подобно морскому приливу.
— Сир, вспомните ваши слова: «Какое мне дело до вероисповедания тех, кто хорошо мне служит!»
— Ха-ха-ха! — разразился мрачным смехом Карл. — Ты, Анрио, советуешь мне вспомнить мои слова! Verba volant [2] , как говорит моя сестричка Марго. А те, — продолжал он, показывая пальцем на город, — разве плохо служили мне? Не были храбры в бою, мудры в совете, неизменно преданны? Все они были хорошими подданными! Но они — гугеноты! А мне нужны только католики.
2
Слова летучи (лат.).
Генрих молчал.
— Пойми же меня, Анрио! — воскликнул Карл.
— Я понял, сир…
— И что же?
— Ваше величество, я не представляю себе, почему бы королю Наваррскому не поступить так же, как поступили столько дворян и простых людей. В конце концов, все эти несчастные гибнут потому, что им предложили то, что ваше величество предлагает мне, а они это отвергли так же, как отвергаю я.
Карл схватил зятя за руку и остановил на нем свой, обычно тусклый, а теперь затравленный взгляд.
— Ах, так ты воображаешь, что я брал на себя труд предлагать католичество тем, кого сейчас режут? — спросил Карл.
— Ваше величество, — сказал Генрих Наваррский, освобождая свою руку, — когда придется умирать, ведь вы умрете в вере своих отцов?
— Да, черт побери! А ты?
— Я тоже, — ответил Генрих.
Карл взвыл от ярости и дрожавшей рукой схватил лежащую на столе аркебузу. Генрих Наваррский прижался к стене, пот выступил у него на лбу от смертельной истомы, но благодаря огромной силе самообладания внешне он был спокоен и следил за всеми движениями страшного монарха, застыв на месте, как птица, завороженная змеей.
Карл взвел курок аркебузы и в слепой ярости топнул ногой.
— Принимаешь мессу? — крикнул он, ослепляя Генриха сверканием рокового оружия.
Генрих молчал.
Карл потряс своды Лувра самым ужасным ругательством, какое когда-либо произносилось здесь, и лицо его из бледного сделалось зеленоватым.
— Смерть, месса или Бастилия! — крикнул он, прицеливаясь в Генриха.
— О сир! Неужели вы убьете меня, вашего брата?
Генрих Наваррский, с исключительным присутствием духа, составлявшим одно из главных его природных качеств, воздержался от прямого ответа на вопрос Карла, сознавая, что отрицательный ответ повлечет за собою смерть.
Как это бывает, вслед за сильным припадком ярости начался спад: Карл не повторил своего вопроса; с минуту он только глухо хрипел, затем повернулся к открытому окну и прицелился в какого-то человека, бежавшего по набережной на той стороне реки.
— Надо же мне кого-нибудь убить! — крикнул он, бледный как смерть, с налитыми кровью глазами.
Он выстрелил и уложил бежавшего на месте. Генрих невольно охнул.
Тогда Карл в страшном возбуждении начал безостановочно перезаряжать свою аркебузу и стрелять, радостно вскрикивая при каждом удачном выстреле.
«Я погиб, — подумал король Наваррский, — как только ему не в кого будет стрелять, он убьет меня».
Вдруг сзади них раздался голос:
— Ну как? Свершилось?
Это была Екатерина, которая вошла неслышно, под гром последнего выстрела.
— Нет, тысяча чертей! — заорал Карл, швыряя на пол аркебузу. — Нет! Упрямец не хочет!..
Екатерина не ответила, а медленно перевела взгляд на Генриха Наваррского, стоявшего так же неподвижно, как одна из фигур на гобелене, к которому он прислонился. Потом Екатерина снова посмотрела на Карла, будто спрашивая взглядом: «Тогда почему он жив?»