Королева Марго
Шрифт:
— Тогда я пройду к брату Карлу, надо будет поговорить с ним.
— Идите, идите, мадам, — сказала баронесса, уступая дорогу Маргарите, — и дай вам Боже счастливый путь!
Маргарита быстро прошла по коридору. Но в конце его обернулась и посмотрела, идет ли сзади баронесса де Сов. Та шла вслед за ней. Убедившись, что она свернула на лестницу, которая вела в ее в комнаты, королева Наваррская направилась к королеве-матери.
Вся обстановка в Лувре изменилась. Вместо толпы придворных, которые, почтительно приветствуя ее, давали ей дорогу, Маргарита все время натыкалась или на дворцовых стражей с окровавленными протазанами и в выпачканной кровью одежде, или же на дворян в пробитых оружием плащах и с лицами в пороховой гари; они разносили приказания и депеши — одни входили, другие выходили. Все эти люди, сновавшие взад и вперед по галереям, напоминали какой-то страшный огромный муравейник.
Но Маргарита все же быстро двигалась вперед и наконец дошла до передней комнаты покоев королевы-матери. В передней стояли в два ряда солдаты, не пропуская никого, кроме лиц, знавших особый пароль.
Маргарита тщетно пыталась пробраться сквозь эту живую изгородь. Дверь в комнату Екатерины Медичи то отворялась, то затворялась, и в отворявшуюся дверь Маргарита видела королеву-мать, помолодевшую от делового возбуждения и полную сил, точно ей было двадцать лет; она то принимала письма, распечатывала и читала их, то сама писала, то раздавала приказания, одним что-то говорила, другим лишь улыбалась, награждая более дружеской улыбкой тех, кто больше других был запылен и обагрен кровью.
Среди этой великой суматохи, наполнявшей Лувр страшным шумом, с улицы, все учащаясь, доносились ружейные выстрелы.
После трех безрезультатных попыток добиться пропуска у алебардщиков Маргарита поняла, что ей ни за что не проникнуть к королеве-матери и лучше, не теряя времени, пойти к брату.
В это время мимо шел Гиз, который, доложив королеве-матери о смерти адмирала, теперь возвращался продолжать бойню.
— Генрих! — окликнула его Маргарита. — Где король Наваррский?
Герцог с усмешкой удивленно взглянул на Маргариту, раскланялся и молча вышел в сопровождении своей охраны.
Маргарита догнала одного командира, который уже выводил свой отряд из Лувра, но задержался перед выходом, приказав отряду зарядить аркебузы.
— Где король Наваррский? Месье, скажите, где король Наваррский?
— Не знаю, мадам; я не из охраны его величества, — ответил командир.
— A-а, дорогой Рене! — воскликнула Маргарита, увидав парфюмера Екатерины Медичи. — Вы… вы от королевы-матери? Не знаете ли, что сталось с моим мужем?
— Мадам, вы, вероятно, забыли, что его величество совсем не друг мне… Говорят даже, — прибавил он с такой злобной усмешкой, точно собирался укусить, — говорят даже, что король Наваррский решился обвинить меня в том, что я в соучастии с ее величеством королевой Екатериной отравил его мать.
— Нет-нет! Милейший Рене, — воскликнула Маргарита, — не верьте этому!
— О! Мне это безразлично, мадам! — ответил парфюмер. — Теперь уж нечего бояться короля Наваррского и его сторонников.
И парфюмер пошел прочь от Маргариты.
— Господин Таван! Господин Таван! — крикнула Маргарита проходившему Тавану. — Прошу вас, на одно слово!
Таван остановился.
— Где Генрих Наваррский? — спросила она.
— Где? Думаю, что разгуливает по городу вместе с герцогом Алансонским и принцем Конде. — Потом чуть внятно, так, чтобы его слышала одна Маргарита, прибавил: — Ваше прекрасное величество, если вам угодно видеть того, за кого я отдам жизнь, постучитесь в королевскую оружейную.
— Спасибо, Таван! Благодарю вас, я иду туда сейчас же, — проговорила Маргарита, уловившая из слов Тавана только это важное для нее указание.
Маргарита поспешила на половину короля, рассуждая про себя: «О! После того, что я обещала ему, после того, как обошелся он со мной в ту ночь, когда неблагодарный Генрих Гиз прятался у меня в кабинете, я не могу допустить его гибели!»
Она постучала в двери королевских покоев, но тут же ее окружили два отряда дворцовой стражи.
— К королю входа нет, — сказал подошедший офицер.
— А мне? — спросила Маргарита.
— Приказ для всех.
— Но я королева Наваррская! Я его сестра!
— Мадам, приказ не допускает исключений; примите мои извинения.
И офицер запер дверь.
— Он погиб! — воскликнула Маргарита, встревоженная зловещим видом всех этих людей, или непреклонных, или дышавших местью. — Да, теперь все понятно… Из меня сделали приманку… Я ловушка, в которую поймали гугенотов, и теперь их избивают. О нет! Я все-таки войду, хотя бы мне грозила смерть!
Маргарита мчалась как сумасшедшая по коридорам и галереям, как вдруг, пробегая мимо одной двери, услышала тихое, однообразно-унылое пение. Кто-то в комнате за этой дверью пел дрожащим голосом кальвинистский псалом.
— Ах, это милая Мадлон, кормилица моего брата-короля! — воскликнула Маргарита, озаренная мелькнувшей у нее мыслью. — Это она!.. Господь, покровитель всех христиан, помоги мне!
И Маргарита тихонько постучалась в небольшую дверь.
Когда Генрих Наваррский, выслушав предупреждение Маргариты и поговорив с Рене, все-таки вышел от королевы-матери, хотя маленькая собачка Феба, как добрый гений, старалась не пустить его, он встретил нескольких дворян-католиков, которые, делая вид что оказывают ему почет, проводили Генриха до его покоев, где собрались человек двадцать гугенотов и, собравшись, решили не покидать своего молодого короля, так как что-то недоброе чувствовалось в Лувре еще за несколько часов до наступления этой роковой ночи. Они остались, и никто их не беспокоил. Но при первом ударе колокола на Сен-Жермен-Л’Осеруа, отозвавшемся в сердцах этих людей похоронным звоном, вошел Таван и среди гробового молчания объявил Генриху Наваррскому, что король Карл IX желает с ним поговорить.
О сопротивлении не могло быть речи, да эта мысль и не приходила никому в голову. В галереях и коридорах Лувра — сверху, снизу — слышался топот почти двух тысяч солдат, собранных внутри здания и во дворе; Генрих Наваррский, простившись с друзьями, которых ему не суждено было увидеть вновь, пошел вслед за Таваном до маленькой галереи рядом с королевскими покоями, и здесь Таван оставил его одного, безоружного, изнывавшего под тяжестью страшных подозрений на душе.
Так, минуту за минутой, король Наваррский провел жутких два часа, с возрастающим ужасом прислушиваясь к звукам набата и грохоту выстрелов; в стеклянное оконце Генрих видел, как в зареве пожара или при свете факелов мелькали палачи и жертвы, но не мог понять, что значили и эти вопли отчаяния, и эти крики «Бей!». Несмотря на то, что король Наваррский знал Карла IX, королеву-мать и герцога Гиза, он все же не мог себе представить весь ужас драмы, разворачивавшейся в эти часы.
В нем не было природной храбрости, но было другое, не менее ценное, достоинство — большая сила духа: он боялся опасности, но шел с улыбкой навстречу ей в сражении — в открытом поле, при свете дня, на глазах у всех, под пронзительные звуки труб и дробные, глухие перекаты барабанов… А здесь он стоял безоружен, одинок, в неволе, в полутьме, где еле-еле можно было разглядеть врага, подкравшегося незаметно, и сталь, готовую разить. Эти два часа остались, пожалуй, самыми жестокими часами в его жизни.