Королева пламени
Шрифт:
Но тот лишь слегка закачался — и неспешно поплыл на восток.
Ваэлин подошел к шаману, стоящему на краю разлома, и посмотрел на провал, отделяющий их от ближайшей ледяной стены. Айсберг был таким огромным, что и не разглядеть воды внизу.
— Лед оказался добр к нам, — проговорил шаман на удивление спокойным голосом.
— Добр?
— Плывем на восток, к островам, — сказал Мудрый Медведь, и на его морщинистом лице появилась усталая улыбка. — Домой.
Люди приспосабливались к жизни на новом месте, а погода оставалась на удивление спокойной.
— У тебя не было выбора, — однажды утром сказала Кираль, когда Ваэлин подошел к самому краю айсберга.
Эти выходы стали ежедневным ритуалом. Отряд зашел так далеко на север, что Авенсурха уже появлялась на короткое время перед рассветом и сияла гораздо ярче прежнего. Ваэлин вспомнил древнее поверье, что под ее светом не бывает войн. Старая бессмысленная сказка. Жизнь и смерть, война и любовь будут на земле до конца времен, и какое до того дело Авенсурхе? Она — всего лишь звезда.
— Люди пошли за мной — и, похоже, к собственной гибели, — сказал Ваэлин.
— Песнь позвала, и ты ответил. Наше странствие не окончено, — проговорила Кираль со спокойной уверенностью.
— А песнь не предупреждала вот об этом? — осведомился Ваэлин и указал на движущийся лед вокруг.
— В песни звучала тревога с тех пор, как мы начали путешествие. Но в ней есть и определенность. Я знаю: мы на правильном пути, бессмертный ожидает нас.
Спустя четыре дня показался первый остров, маленький покрытый снегом бугор в миле к югу. Через день появились его большие собратья. Айсберг загнало течением в пролив между островами, он все чаще сталкивался с соседними льдинами. После многочасового непрерывного содрогания и зловещего треска айсберг задергался и остановился.
Шаман вывел отряд по испещренному расколами ледовому полю к ближайшему острову, выше остальных, с голой скалой, торчащей из засыпанных снегом склонов. Отряд пошел по южному берегу, а настроение шамана портилось прямо на глазах. Наконец впереди показалось собрание хижин под высокой скалой, конических палаток из тюленьих шкур на каркасе из кости и дерева. Судя по состоянию поселка, тут давно уже никто не жил. Хижины зияли дырами, многие почти развалились от непогоды.
— Ты знаешь это место? — спросил Ваэлин у шамана.
— Охотничий лагерь Медвежьего народа, — безучастно ответил тот.
— Мы можем пойти дальше, отыскать другой остров, — ощущая неловкость и неохоту шамана, предложил Ваэлин.
— Он в двух днях пути, — сказал Мудрый Медведь и решительно шагнул вперед, а затем указал посохом на север. — Идет новая буря. Отдохнем здесь, пока она минует.
Хижины отремонтировали, как смогли, заткнули дыры лошадиными шкурами. Теперь уже все привыкли к жизни на льду, к быстро наступающей темноте и пронизывающему ветру, к внезапности бури. Сентары и гвардейцы работали вместе и понимали друг друга, несмотря на разные языки.
Всего отремонтировали пять хижин. Их хватило, чтобы спрятать отряд от ураганного ветра, уже вовсю беснующегося снаружи. Выживших лошадей загнали в одну хижину, там же оставили скудные остатки фуража. Посреди хижин развели костры, дым выходил в отверстие наверху.
— Когда-то лед сделал всех людей братьями, — изрек шаман, сидящий у костра и вырезающий новый символ на костяном посохе. — Тогда Долгая ночь была длиннее, тянулась годами, а не месяцами. Никаких племен, лишь один народ, созданный Долгой ночью. Когда она кончилась, народ разделился натрое. Люди перестали быть братьями.
Шаман умолк, сдул костяную пыль с вырезанного узора: беспорядочной россыпи точек, соединенных линиями.
— А что он значит? — склонившись вперед, спросила Кара.
Она еще оставалась пугающе худой, хотя стоянка на айсберге и позволила ей восстановить силы. Вряд ли Кара сможет защитить от новой бури. Шаман нахмурился, подыскивая слова.
— Эта история рассказывается сейчас, — глядя на юную Одаренную, проговорил он. — История про странствие и соединение. Когда минует буря, мы создадим другую историю, о новом знании и войне.
Через три дня Мудрый Медведь повел отряд на юго-восток. С каждой милей появлялось все больше островов, на некоторых даже виднелись деревья и кустарники. Но фуража для лошадей не осталось, и из всех уцелел только Шрам, понуро ковылявший за хозяином.
С темнотой шаман собрал Одаренных, чтобы учить, но из-за невежества молодежи и плохого знания языка Мудрый Медведь скоро впал в отчаяние. Наконец он схватил Дарену за руку, приложил ее ладонь к своему лбу и приказал: «Говори!»
— Что говорить? — с удивлением спросила она.
— Не ртом, — буркнул шаман и ткнул пальцем ей в висок. — Здесь говори. Одно слово.
Дарена закрыла глаза, сосредоточилась, крепче прижала ладонь ко лбу старика, но тот лишь сурово буркнул:
— Призови силу. Не всю, но малую часть.
Дарена вздохнула и попыталась снова: замерла, ее лицо стало безучастным и отстраненным, проступила знакомая Ваэлину бледность.
— Башня! — с ликованием воскликнул шаман, скрипуче хохотнул и добавил: — Теперь стоп. Не надо слишком много.
Сконфуженная, пораженная Дарена сняла ладонь с его лба.
— Я… я не понимаю. Это могут все Одаренные?
— Да, все, наделенные силой. Дар разный, сила одинаковая. Все в одном. Пошли.
Он собрал Одаренных и повел к покорно сидящим и ожидающим боевым котам, указал на самого большого, по-прежнему лохматого и не слишком здорового на вид, но уже ощутимо отъевшегося со времен битвы среди торосов.
— Говори, приказывай! — велел шаман Дарене.
Та подошла к зверям с очевидным страхом. Она помнила, какое жуткое побоище учинила Снежинка, казавшаяся безобидной и ласковой, будто котенок-переросток. Дарена остановилась в шаге от кота, осторожно протянула руку к большой голове, закрыла глаза, чтобы снова призвать Дар. Зверь заморгал, улегся на лед, перекатился на спину и задрал лапы. Дарена радостно засмеялась, опустилась на колени, чтобы погладить мохнатое кошачье брюхо.