Королева Шотландии в плену

— Сжечь убийцу!

Эти слова все еще продолжали эхом звучать в ушах у Марии, скакавшей верхом сквозь ночь. Волосы выбились из-под капюшона, ветер растрепал их совершенно, совсем как те безжалостные люди, что так неуважительно обращались с ней недавно в ее столице Эдинбурге. Платье под накидкой было разорвано; она сама рванула его в порыве отчаяния, когда стояла у окна в доме Провоста, а разъяренная толпа орала внизу. Перед ней до сих пор мелькали их ожесточенные лица; красное пламя факелов отражалось в их глазах, когда они выкрикивали:

— Сжечь изменницу!

«Среди них нет ни единого друга, — подумала она. — Неужели в этой жестокой и варварской стране не найдется никого, кто помог бы мне?»

Мэйтленд

Значит, нет никого. Ботуэлл сбежал. Она не отваживалась даже думать о Ботуэлле, так как воспоминания о нем пробудили бы вихрь эмоций. Где он сейчас, мужчина, силой овладевший ею, человек, который самонадеянно связал свою жизнь с ее судьбой? Он толкнул ее к падению и разрушению всего. Но разве волновало бы ее это, если бы сейчас он находился рядом? Враги не посмели бы так обращаться с ней. Она не скакала бы верхом в темноте, будучи их пленницей.

Конечно, Морэй, ее сводный брат, придет ей на помощь.

Где же Морэй? Там, где спокойно! Случайно ли Морэя никогда нет там, где возникают беспорядки? «В конце концов, — подумала она, — он все же мой брат, и что бы ни случилось, он всегда должен помнить об этом».

Но она слишком устала, чтобы размышлять; страх, гнев, отчаяние и голод истощили ее; она уже забыла, когда ела в последний раз. Она даже не думала о еде с того момента, как началась решающая битва у Карберри Хилла, повергшая ее в такое состояние. Возбуждение охватило ее перед сражением. Она уверовала в победу, поскольку Ботуэлл был с ней. Но даже он, каким бы изумительно мужественным он ни был, не мог сражаться с целой армией, когда его собственные — и ее — соратники перешли на сторону врагов. С момента смерти Дарнли последовали сплошные бедствия, потому что почти все поверили, что она сыграла некую роль в его убийстве, и было весьма легко настроить ее войско против нее. И все же она верила в успех, потому что Ботуэлл находился с ней. Храбрый, дерзкий, жестокий, он был грубым и неверным. Все это знали, и она сама неохотно и с ужасной горечью осознавала это. Зато не было более смелого человека на всей земле. Однажды он овладел ею, как и всегда впоследствии; он нагло ворвался в комнату и изнасиловал ее — королеву.

— Оставь его, — сказали ей. — Ему позволят уехать, если ты вернешься с нами в Эдинбург.

И она, как дурочка, поверила им, хотя он не верил. Она до конца своих дней запомнит то последнее страстное объятие, потому что никогда не будет такого, как он.

— Дура! — крикнул он. Ботуэлл обращался с ней как с королевой только в государственных делах. В личной жизни она была глупой женщиной, находившейся полностью в его власти. — Неужели ты не понимаешь, что они просто хотят разлучить нас, чтобы им было легче уничтожить тебя. Садись на коня. Мы еще можем ускользнуть от них. Мы поедем в Данбар… вместе.

— Нет! — воскликнула она, хотя ей страстно хотелось ускакать с ним. Они могли убить его. Они жаждали убить их обоих. Они пообещали ей оставить его в живых, если она поедет с ними. Они могут сделать так, что жизнь покажется ей хуже смерти: унижение, деградация, от которых они уже заставили ее страдать.

И она рассталась с ним. Он должен был бежать… она не знала, куда; а ей предстояла страшная поездка и ночь в доме Провоста, полная ужаса. Под окном ее комнаты поставили плакат, на котором был изображен убитый Дарнли и ее — ее и Дарнли — маленький сын Джеймс, стоявший на коленях и моливший: «О, Боже, рассуди и отомсти за случившееся со мной!»

Всю ночь разъяренная толпа орала о ее низложении. Рыча как дикие звери, они требовали жертвоприношения. А утром ей пришлось идти пешком в Холируд Хаус, дрожа от страха. Перед ней несли плакат, а толпа напирала сзади.

Она испытывала полнейшее отчаяние. Как ужасно то, что она перенесла. Но, наверное, могло быть и хуже.

Она продолжала ехать верхом, пленница этих мрачных, молчаливых людей… но куда?

В замке Лохлевен, построенном на острове посреди озера, царило возбужденное ожидание.

Весь день слуги и горничные готовили все к прибытию важного посетителя, и к ним просочились слухи, что это не кто иной, как плененная королева. Все прислушивались, не приближаются ли гости, взоры то и дело обращались на полоску воды, отделявшую остров от того берега озера, на котором можно было разглядеть крыши домов в Кинроссе. Она должна отплыть оттуда, лодка уже ждала ее.

У смотрителя замка, сэра Вильяма Дугласа, было нелегко на душе: он был не в восторге от той ответственности, которая возлагалась на него; он предвидел проблемы. Но это было поручение, от которого он не посмел отказаться. Он даже был признателен за то, что его сводный брат Джеймс Стюарт, граф Морэй, пожелал назначить его тюремщиком королевы, хотя и знал, что предстоят напряженные и бурные времена. Где бы ни появлялась Мария Стюарт, всегда возникали неприятности, и вряд ли Лохлевен избежит их.

Сейчас, ожидая ее скорого прибытия, он решил, что должен еще раз внушить матери, сколь важна поставленная перед ними задача, и направился в ее апартаменты.

Он застал ее сидящей у окна; как и большинство в замке, она смотрела на озеро, и с ней был младший брат Вильяма — Джордж.

Маргарет Дуглас с нетерпением взглянула на вошедшего старшего сына. Он с ревностью отметил, что она выглядит моложе, чем перед тем, как они получили известия. Он знал причину: мать рада служить Морэю, пока плененная королева будет находиться в Лохлевене. Почему он почувствовал необходимость предупредить ее о важности этой миссии, когда все, что делается для Морэя, она будет выполнять хорошо?

— Есть новости? — спросила она, и его поразило воодушевление на ее красивом, хотя и стареющем лице.

Вильям отрицательно покачал головой.

— Я уверена, что все будет хорошо. Джемми надеется, что мы исполним свой долг.

— Мы его исполним, не бойся, — ответил Вильям. Он мог бы напомнить ей, что Морэй теперь, когда королева оказалась пленницей, стал самым влиятельным человеком в Шотландии и скоро будет управлять, государством, к чему он всегда стремился. Если кто-то надеялся мирно жить в Шотландии, то это возможно, только повинуясь Морэю. Он, Вильям Дуглас, смотритель замка Лохлевена, после смерти своего отца сэра Роберта Дугласа был готов к этому, даже если бы Морэй не был его сводным братом — незаконнорожденным сыном его матери.

— Джемми надеется, что мы успешно справимся с этим поручением, — самодовольно продолжила Маргарет Дуглас.

Юный Джордж с отвращением сжал кулаки; в свои восемнадцать лет он был романтиком с рыцарскими представлениями, и ему претило бесчестье матери.

Сама же Маргарет даже не задумывалась о каком-то позоре, потому что считала почетной миссией произвести на свет сына короля, пусть и незаконнорожденного. Ее часто восторгало сходство Джемми с отцом. Она была не единственной женщиной, на которую упал похотливый взгляд короля Шотландии Джеймса V и которая преподнесла всему миру живое доказательство того, что происходило между ними. Он какое-то время оставался верным ей, и она этого никогда не забудет. Она ревновала его к другим. Как она ненавидела Ефемию Элфинстоун, когда та родила королю сына Роберта, хотя этот Роберт и не был у них единственным. Джеймс мог быть и веселым и грустным, но, когда его охватывало веселье, он становился очень веселым. У него было множество известных незаконнорожденных детей, и даже сам Джеймс не знал, сколько у него детей неизвестных. Однако она легкомысленно считала, что в нем сосредоточено все очарование Стюартов, и это доставляло ей величайшее удовольствие. Она ни о чем не жалела. И когда мать смотрела на своего Джемми — Джеймса Стюарта, который являлся графом Мара, а теперь и графом Морэя, — как она могла не думать о том, насколько жестока судьба, сделавшая его незаконнорожденным, а эту легкомысленную девчонку, Марию Стюарт, единственной законной наследницей короля? Джемми возмущался этим — о, как горько! Но, возможно, теперь эта горечь стала менее острой.