Королева в раковине
Шрифт:
Бертель убегает от праздничной суеты и шума в свою комнату, растерянно смотрит в пространство, словно бы ожидая чего-то, что унесет ее туда, где чуждая атмосфера не будет так давить на нее.
Вечеринка в разгаре. Кетшин и садовник Зиммель на кухне извлекают пробки из бутылок с вином и ликером.
Фрида рвется из кожи вон в желании услужить дорогим гостям. Нет недостатка в напитках и закусках. Гейнц и Лотшин чувствуют себя в этом обществе, как в своей стихии, к вящему удовлетворению Фриды. Гейнц вечно озабочен бизнесом, а сейчас он увлеченно танцует с девушками, впервые после того, как расстался с любимой Кристиной. Что же касается Лотшин, Фрида без конца ей повторяет: «Молодая девушка должна вращаться в компании сверстниц, а не закрываться с больным
В отличие от сестры, Руфь и Эльза без конца посещают увеселительные мероприятия.
Дед проявляет особую симпатию к блондину, который только что появился со своей супругой:
— Ну, Бертольд, чего тебе сегодня не хватает?
Драматург Бертольд Брехт пританцовывает в быстром ритме музыки, отстукивая каблуками чечетку и подпевая. Время от времени он бросает взгляд в сторону рояля или на певицу Марго. Дед, как обычно, подмигивает этому богемному персонажу, который разбогател благодаря бешеному успеху его оперы «Мекки-Нож», о берлинских бандитах. Сотрудничество с великим немецким режиссером, евреем Максом Рейнхардом в 1926 году, принесло Бертольду Брехту успех. На «Мекки-Нож» или «Трехгрошовую оперу», музыку к которой написал Курт Вайль, валом валили зрители. Из всех пьес, поставленных на берлинских сценах в годы бурной театральной жизни, не было в народе популярнее мюзикла. Тема сотрудничества преступного мира с официальной властью была так актуальна, что возвела Бертольда Брехта на вершину мировой драматургии.
На собраниях в бассейне молодежь обсуждает и анализирует эту пьесу.
Дед улыбается, когда речь заходит о Брехте:
— Я люблю «Трехгрошовую оперу».
Артур заставил себя посмотреть нашумевшую в городе пьесу, но отнесся к ней весьма скептически.
— Это предел возможностей автора, — говорит он.
Артура раздражали восторженные вопли зрителей, аплодирующих мерзавцу, грабителю, сутенеру, обретающемуся в публичных домах. А деду нравится этот талантливый парень, который запросто открывает душу его внучкам, развлекается с ними в подвальных кабачках или танцует на модной вечеринке на Фридрихштрассе. Брехт любит славу, волочится за женщинами, гоняется за развлечениями, одалживает у всех деньги.
Артур против того, чтобы Брехт бывал в его доме, и не только потому, что дед и Гейнц делают ему «подарки», то есть попросту дают ему деньги. Его выводит из себя циничное использование драматургом своих поклонников, раздражает стиль его речи. Иногда Брехт сидит в его кабинете, рассыпается в комплиментах мудрости хозяина, говорит о своем экзистенциальном мировоззрении, но слова его становятся все более хлесткими и агрессивными. Он выражается цинично, с презрением и отвращением отвергая высокие жизненные принципы. Артур не понимает бездумного преклонения перед Брехтом и вообще перед актерами и актрисами.
Дед и молодежь бегут на спектакли «Немецкого театра» и в театры, расположенные в пригородах Берлина, чтобы еще и еще раз восторгаться игрой примадонн, красавицы Елены Вайгель, супруги Брехта, и Лотты Ланье, жены композитора Вайля. Дед посылает им букеты цветов, прилагая к ним поздравительные открытки. Особенный восторг вызывает у него игра немецкой актрисы, родившейся в Австрии, еврейки Элизабет Бергнер, маленькой, худенькой, похожей на подростка. Она имела колоссальный успех в роли Жанны д Арк в пьесе «Святая Иоанна» в 1927 году. Вся семья была взволнована, когда великая актриса подружилась с Лотшин и посетила их дом.
Артур не выходит из своего кабинета. Шумная атмосфера, царящая в доме, музыка и танцы в столовой, превратившейся в зал для развлечений, утомляют его. Он чувствует себя чужим в собственном доме. Руфь и Эльза, красивые интеллигентные девушки, не пропускают ни одного выступления вульгарно накрашенной певички Марго. Они духовно нищают. Лоц тоже гонится за легкой жизнью, не требующей никакого духовного усилия. Дети его, как цыгане, убегают от любых церемоний и традиций. Символы культуры и знаний, расставленные и развешанные им по дому, не имеют никакого влияния на становление их личностей. Ни Минерва, богиня мудрости, чья статуэтка стоит в коридоре, ни Анакреон, поэт вина и любви, ни Венера Тициана. Скульптуры ничего не говорят их духу. Массовый стиль германской богемы врывается «культурной революцией» в его дом, и он не в силах противостоять этим новым влияниям. Динамика жизни — естественный процесс прогресса.
Фрида озабоченно говорит ему:
— Девушки из приличных семей предоставлены сами себе! Они не вылезают из подвальных кабаре! Хозяин слишком мягко обращается с детьми.
— Как я могу быть более строг с ними. И без меня жизнь их не проста, — отвечает сам себе Артур.
В роскошном обеденном зале — шутки, взрывы хохота, шуршание подошв. Шум веселья врывается в размышления Артура. В Берлине, родном городе его и его детей, сыновья его и дочери растут и взрослеют в эпоху духовного экстаза и ослабления моральных устоев, легковесного отношения к общественным и человеческим ценностям. После великой войны всякое крайнее, революционное проявление принимается с преклонением. Старые традиции девятнадцатого века агонизируют, и на их месте — взрыв и разрядка страстей, освобождение от прежних устоев отжившего мира. Артур перебирает пальцами тигровую шкуру на коленях и удивляется, не понимая, куда катится человечество. Мистика, буддизм, брахманизм, индийская йога, астрология, хиромантия, графология — тайные «потусторонние» силы захватывают Европу двадцатого века. Течения, не имеющие никакого отношения к логике и ясному разуму, пробивают себе русла, подавляя рациональное западное мышление.
Временами ему кажется, что мир переворачивается и сжимается под напором «духовных» революций и ненормального образа жизни. Чуждый и недоступный пониманию мир, вторгается в стены его дома.
Артур сознает, насколько призрачно желание привить детям его собственное мировоззрение. И все же его не покидает стремление пробудить в детях внутреннее сопротивление этому мусору, называемому новой культурой.
В Берлине, как и в других больших городах западной Европы, в центральной и северной Америке, новая мораль восстает против традиционных устоев. Здесь отвергают семейные ценности, легковесно относятся к любовным отношениям, да и к самой страсти. В такое время важными, в первую очередь, являются общие семейные застолья в конце недели. Дети должны знать, что даже если они отвергнут его «кредо», им не следует слепо поддаваться стадному чувству, стремиться вести себя «как все». Нужно не бояться иметь свое мнение и рассматривать все, кажущееся новым, с разных точек зрения.
Модернизм все более популярен, и в это время необходимо осторожно и мудро рассматривать пути развития искусства и философии. Дети знают, что превыше всего их отец ценит разум. И в своих детях он хотел бы воспитать стремление к самостоятельному мышлению. Невозможно анализировать экзистенциализм Кьеркегора, Ясперса и Хайдеггера и вообще всех новых течений мысли, восстающих против старого мира, без того, чтобы познать всю глубину рационалистической идеалистической философии, которую представляют Гегель и его последователи. Цель Артура — пробудить в детях стремление познать сущность мира и жизни вообще, воспитать их на принципах упорядоченной и твердой системы законов, которые можно познать и понять.
Человеческая культура всегда будет отказываться от старых форм и обретать новые. Но Артур резко не принимает, к примеру, дадаизм. «Этот стиль инфантилен, — говорит он, цитируя отдельные строки из дадаистской поэзии. — Нет ни ритма, ни рифмы, ни содержания, ничего». Артур уподобляет поэзию дадаистов бормотанию младенца и отвергает искусство, не подчиняющееся уже установившимся правилам, например, сюрреализм и дадаизм. В противовес им, он любит экспрессионистскую поэзию, хотя и в ней нет гармонического равновесия и традиционных элементов эстетики.