Королева в тени
Шрифт:
– Я задумал основать рыцарский орден, – пояснил мне Эдуард, – призвав туда самых храбрых воинов со времен короля Артура. Людей, которые будут сражаться за правое дело, справедливость и просвещенность во имя Англии и Господа. Я буду отбирать туда самых лучших, самых благородных, как в свое время это сделал Артур. И для любого рыцаря станет величайшей честью быть приглашенным в такую достойнейшую компанию.
Забыв о том, что я стою рядом, он полностью погрузился в свою мечту; глаза его горели восторженным блеском, когда он перелистывал страницы, на которых были изображены сэр Ланселот, сэр Галахад, сэр Гавэйн, а также сам предводитель всех этих
– Мне видится, что на их одеждах будет знак, который станут узнавать по всей Европе. В числе первых будет мой старший сын. Будет там Уильям Солсбери и мои ближайшие друзья, которые сражались вместе со мной плечом к плечу. Появятся среди них и другие молодые люди, такие как Томас Холланд. Мы будем проверять уровень их мастерства на турнирах, где они продемонстрируют свое искусство всему миру. Возможно, мы пригласим туда также некоторых прославленных рыцарей из Европы…
Меня сначала поразило, что Эдуард собирался включить в эту группу избранных также и Томаса. С другой стороны, почему бы и нет? В моих глазах он обладал мужеством, отвагой и всем остальным, что должно быть у настоящего рыцаря. Я мысленно видела его с сияющим знаком рыцарского ордена на груди, каким бы он ни был, в роскошном плаще, если Эдуард, конечно, решит, что они будут одеты именно так. Я хорошо знала склонность короля к некоторой театральности в отношении одежды. Это славное зрелище буквально захватило меня, хотя король об этом не догадывался.
– Они дадут мне клятву сражаться против зла, суровую и обязывающую клятву перед Господом и святым Георгием. Потому что именно он будет лучшим выбором для нашей эмблемы, разве нет? Мои рыцари поклянутся сражаться доблестно и не отступать. Это станет моим великим достижением! Рыцари короля Артура столько лет живут в песнях и легендах, которые слагает про них народ. А мои проживут еще дольше. У меня даже будет свой собственный Круглый стол…
Я кивала, поддерживая его воодушевление, и мысли мои были далеко, вместе с моим Томасом, которому должна была достаться эта слава.
– Я уже придумал, какой у нас будет отличительный знак. Подвязка со словами Honi Soit Qui Mal y Pense. «Пусть будет стыдно тому, кто плохо об этом подумает». Что ты думаешь на этот счет?
Я снова закивала.
– Они будут жить согласно своей клятве, поддерживая законы Господа нашего и мои законы под страхом разжалования. В этой стране больше не будет постыдных прегрешений. Мое правление запомнится на все времена честностью короля и его верных рыцарей. Главенство закона будет священным. Вот такая у меня мечта.
Слова Эдуарда угодили точно в цель.
Клятва. Обязательная для исполнения торжественная клятва прожить безупречную жизнь во имя чести и священного долга.
– В этой стране у меня не будет греховности, вероломства и унижений. Я не позволю делать из Законов Божьих пародию. Будет считаться, что любой рыцарь, бесчестивший Господа, оскорбляет лично меня; за это он будет лишен рыцарского звания и выслан за пределы королевства.
Я мысленно содрогнулась.
– Что же касается достойных… Как думаешь, кузина? В какие цвета мне их одеть? Ты понимаешь в этом, у тебя есть вкус.
Подбирая ответ, я мысленно развенчивала мечту Эдуарда.
– В голубой, – сказала я. – Голубой, как платье у Пресвятой Девы.
– Я знал, что выбор твой будет удачен.
– Я совсем не уверена, что могу каким-то образом влиять на ваше решение, Эдуард. – От страха
Он рассмеялся сначала, но быстро посерьезнел, и лицо его помрачнело.
– Я думал, что хоть ты, по крайней мере, скажешь мне правду. Я окружен врагами, Джоанна, они живут со мной под одной крышей, едят мой хлеб, но при этом желают мне зла. Архиепископ Кентерберийский, да сгноит Господь его изменническую душу, уже доказал, что он мне не друг.
Я сделала вид, что не понимаю, о чем он, хотя весь двор все понял уже давно. Гнев Эдуарда вызвало то, что архиепископ Стратфорд обвинил королеву Филиппу, самую благодетельную из всех женщин, в супружеской измене, поскольку ребенок, которого она носит сейчас, должен был быть зачат, когда Эдуард находился на осаде Турне.
– Все это слухи и грязные сплетни! Откуда придворным болтунам знать, когда и где мы с Филиппой встретились, чтобы зачать это дитя? И как они могут считать месяцы и недели ее беременности? – возмущенно сказал Эдуард тихим голосом, и от этого его злость казалась еще более заметной. – Они, с этой своей грубой ядовитой ложью, настоящие демоны в благообразном обличье. Я не позволю, чтобы эти злые обвинения в неблагопристойном поведении подорвали ее репутацию. Ты молодец, что переняла ее манеру держать себя, Джоанна. В твоем браке с молодым Монтегю все должно быть чисто, без сучка без задоринки. Я не допущу чего-то постыдного или каких-то нарушений приличий. Заведите себе как можно скорее наследника и налаживайте свою супружескую жизнь.
С шумом захлопнув книгу и подняв при этом еще одно облачко пыли, Эдуард поставил ее обратно на полку, а потом подозрительно покосился на меня; вся установившаяся было между нами доверительная непринужденность после разговора о скандалах и адюльтере разом развеялась.
– Кстати, а разве ты сейчас не должна разучивать соответствующие тексты, или учиться вышивать, или чем там еще занимаются молодые невесты перед свадьбой?
Нет, ему о своем затруднительном положении я рассказать не могла. Эдуард меня не спасет. На самом деле, сам того не понимая, он объяснил мне это предельно ясно, и вся моя невеселая перспектива засияла передо мной, как золоченое изображение короля Артура, которое Эдуард только что снова спрятал на полку.
Глава третья
Начало февраля, 1341. Часовня Святого Георгия, Виндзор
Епископ оглядел собравшихся перед лицом Господа, среди которых преобладали представители английской королевской семьи, и призвал всех к тишине простым движением поднятого вверх пальца. Эдуард с Филиппой стояли в толпе среди других. Вернувшаяся из Фландрии королева почтила мою свадьбу своим присутствием, прежде чем удалиться в небольшой особняк в Кингс Лэнгли на семь месяцев, отгородившись до рождения ребенка от всего остального мира в добровольном заточении.
Все взгляды устремились на меня. И на Уильяма Монтегю.
В церкви повисла выжидательная тишина. Высший священник пристально смотрел на меня. Это был епископ Лондонский, а не архиепископ Кентерберийский, как надеялась моя мать. Последний на сегодняшний день был здесь persona non grata, нежеланным гостем в присутствии короля.
Уилл с негнущейся от напряжения шеей повернулся ко мне, нервно скривив губы, что должно было изображать улыбку, а затем вновь вернулся в прежнее положение, с тревогой в глазах глядя на епископа.