Королева войны
Шрифт:
Там не было ни души. Полуразрушенные набережные и пандусы скорее затрудняли, чем облегчали выгрузку. Первые освободившиеся баржи поплыли за легионерами на западном берегу, поскольку с тех пор, как в воду рухнуло дерево, Каронену приходилось прикрывать реку с обеих сторон.
Выгрузка войск и припасов шла с трудом и завершилась лишь поздно ночью. На рассвете похоронили семерых стражников, и легионы двинулись по прекрасной дороге прямо в Сей Айе, с сильным охранением в зарослях по бокам и отрядами передовой и тыловой стражи. Впереди авангарда пошли на разведку два конных патруля — две десятки из единственного клина конников, который имелся в войске Каронена. Надтысячник надеялся, что хотя бы один из этих конных лучников сумеет вернуться живым.
Но в живых остались почти все. Когда подошли войска, одна из разведывательных групп уже ждала их, затаившись
В Сей Айе не оказалось никого. Жуткая поляна пугала скрипом незапертых дверей, видом разбросанной повсюду рухляди, которую не имело никакого смысла брать с собой, и наконец, резким запахом гари, доносившимся из многих мест, где разжигались большие костры. На этих кострах сгорело все, что могло бы пригодиться легионерам.
Намного позже, когда Каронен уже расположился в комнатах самого прекрасного дома, какой он когда-либо видел, один из тысячников принес ему письмо, найденное на столе в большом пиршественном зале. Рядом с письмом лежала кучка облепленных смолой тряпок.
Ваше благородие!
Стены хижин и хлевов все еще мокрые и их нелегко поджечь. Запасы смолы ты найдешь на городских складах, я оставил там несколько повозок, но без упряжки. Ты хороший командир, господин, но из этого леса тебе уже не уйти. Ни тебе, ни кому-либо из твоих солдат.
Салют, надтысячник!
Ночью солдаты Сей Айе атаковали пристань, после тяжелого боя разбили стоявшие там два полулегиона и сожгли или пустили по реке все баржи. Надтысячник Каронен начал задумываться, услышит ли кто-нибудь вообще в Дартане о том, что самозваную регентшу наказали, уничтожив ее владения в пуще. Похоже было, что в Шерере скорее будет ходить мрачная легенда об армии, которая вошла в большой лес, и никто так больше и не узнал, что с этими солдатами стало. Оставленное в большом зале письмо не было пустой угрозой. Каронен сжег деревни и деревянные строения города, уничтожил мосты и мельницы, потеряв при этом клин лучников, который отошел слишком далеко от других отрядов, наконец разбил все стекла, какие были на всей поляне, поскольку на то, чтобы ломать стены, у него не было времени, и приказал готовиться к отходу. Но он не мог возвращаться прямо в Нетен, не имея понятия, находится ли до сих пор пристань в руках его солдат. Впрочем, даже если бы это было и так, то поход вдоль проклятой реки, где обширные болота превратили бы войско в невероятно длинную змею из людей, ползущую по тропе для мулов, был самоубийственным предприятием.
Надтысячник выбрал лесной «тракт», ведший к Роллайне. Он предпочел бы пойти по другому, ведущему на восток, где после выхода из леса он мог бы направиться к Терезе, соединиться с ней и образовать одну сильную армию. Мысль казалась заманчивой; объединение всех имеющихся в распоряжении сил и уничтожение разрозненных войск противника было одним из правил военного искусства. Но Тереза наверняка не могла прокормить вдвое более многочисленное войско, к тому же до него не доходило никаких известий о ее армии. Она могла находиться где угодно — в Акалии, за спиной Эневена в Дартане или вообще в небытии, если дело дошло до проигранного решающего сражения.
В конце концов Каронен решил идти к Нетену кружной дорогой. Двигаясь обратно в западный Дартан, он все еще продолжал связывать на этом направлении какие-то силы врага и таким образом мог лучше всего помочь Терезе. Западная армия была «орре сег гевер» — силой, которая самим своим существованием перечеркивала планы противника и вынуждала его придерживать резервы. Каронен готов был потерять свое войско, лишь бы только надтысячница могла свершить очередное чудо и еще раз разбить Ахе Ванадейоне. Многие подряд одержанные победы преследовали уже не политические, но военные интересы.
46
Его благородию Т. Л. Ваделару
в Акалии
Ваше благородие!
Бургомистр — старая размазня, а воевода, хоть и неглуп, мало что может предпринять, поскольку постоянно оглядывается на Кирлан. Посылаю письма для них, но мало чего ожидаю. Наместнице трибунала в Акалии (со всем уважением к твоей бывшей супруге) я даже старой рубашки бы не доверила, ибо ты пусть и был страшен, но хотя бы дело свое знал.
Короче говоря: Ваделар, бросай пить и берись за работу. Дождь кончился. Отряды Ахе Ванадейоне втопчут меня в землю, как только форсируют Ранелу, а они ее рано или поздно форсируют. Я не смогу задержать эти войска, а со вчерашнего дня я уверена, что они направятся на Акалию. Тебя в этом городе знают все, кому есть что сказать, а я уже знаю, что действовать ты умеешь, если захочешь. Почини стены, даже если там придется насыпать земляные валы и втыкать неведомо какие подпорки, собери людей, которые могут носить хоть какое-то оружие. Я пришлю тебе все, что только смогу, завтра в город придет клин громбелардских арбалетчиков. Силы у них никакой, но пусть рыцари королевы видят на стенах зеленые мундиры и думают, что это подкрепление от представительницы из Лонда. Эневену приходится спешить, и он не будет осаждать обороняющийся город, самое большее разграбит предместья и двинется дальше на Армект, сжигая деревни, поскольку ему требуется хоть какой-то успех. Если ты впустишь его в Акалию — будет резня.
В конце была дописка мелкими буквами, словно писавшей было стыдно и она хотела что-то скрыть:
Спаси этот город, прошу тебя.
Ваделар должен был сперва спасти себя.
Лишившись должности, он стал гостем в здании Имперского трибунала, которого едва терпела первая наместница. С полнейшим бездушием, столь свойственным матери, ребенку которой пытались причинить вред, ее высокоблагородие Т. Л. Акея преследовала неудачливого мужа и отца. Она позволяла ему жить в комнатке рядом с помещениями для прислуги главным образом для того, чтобы он находился под рукой и она могла постоянно портить ему жизнь. Кроме того, ее сын, еще не понимавший, что отец — чудовище, жаждущее загубить его судьбу, обожал Ваделара, и не могло быть и речи об их немедленном расставании. Хотя Акея каждый вечер терпеливо объясняла маленькому Ленету, что отцу он вовсе не нужен, поскольку тот всю жизнь делал все для того, чтобы его семья умирала с голоду, а его сын, когда вырастет, не будет иметь никакого будущего. Каждый раз, когда мальчика пускали к отцу, а отец в это время не был пьян до беспамятства, он расспрашивал его об этом. Ваделар, от которого несло вином, говорил ему, что все это неправда, наказывал любить мать и нередко засыпал на полуслове. Тогда грустная Весета отводила ребенка к наместнице, но не держала его за руку, так как Акея этого не позволяла. Отвратительная красотка, которую купил и потом освободил ее бывший муж, не смела прикасаться к Ленету. Наместница Акалии делала все, что было в ее силах, чтобы спасти Ваделара, дав ему понять, насколько низко он пал. Пробужденные угрызения совести ничего не смогли бы изменить, но, по крайней мере, показали бы, что Ваделар — вообще человек. Он должен был страдать, терзаться — но не хотел.
Весета, освобожденная своим господином, взяла подтверждающий этот факт документ — и сразу же ушла, не сказав ни слова на прощание. Но два дня спустя Ваделар, проснувшись утром со страшной головной болью (поскольку недомогание, которое он однажды ощутил, с тех пор его не покидало), увидел ее хлопочущей у него в спальне и убирающей остатки пьяной пирушки. Это было еще до того, как он лишился своей должности.
— Я хотела посмотреть, как это выглядит, — сказала она вместо приветствия. — Уйти, не спрашивая ни у кого согласия, встать в городских воротах и подумать, не пойти ли в Армект или Громбелард. Развлечься с молодыми мужчинами в корчме, само собой. И вернуться, когда мне захочется и если захочется. Я вернулась, но это твой дом. Если ты мне позволишь, я останусь.
И Ваделар по-пьяному растрогался.
С тех пор прошло немало времени. Трудно сказать сколько. Три недели или, может быть, пять месяцев… Бывший наместник трибунала в Акалии больше не утруждался подсчетами.
Письмо принесли, когда Ваделар спал. Спал он как раз совершенно нормально, поскольку не всегда заглядывал в рюмку. Впрочем, он был более чем уверен, что пьет без меры только потому, что ему так хочется, и в любой момент может перестать. Только незачем.
И именно потому, что переставать было незачем, он проснулся и поспешил к кувшину, который поставила на столе Весета. Поставила еще до того, как он заснул, и тем не менее он из него не выпил. Что доказывало, что вино он мог и не пить.