Королева
Шрифт:
«Вот как я сужу о вас, Сесил. Вы не прельститесь никакими дарами и всегда будете верны интересам государства. И, невзирая на мои личные суждения, станете давать мне такие советы, какие почитаете наилучшими. А если узнаете нечто такое, что надлежит поведать мне в тайне, то и сообщите это лишь мне одной, и будьте уверены, я сама не стану такое дело разглашать».
Эти слова я приняла и как руководство для себя: давать королеве советы, которые я считаю лучшими, невзирая на ее личные суждения. Откуда мне было знать, что Елизавета, хотя и назвала меня своей матерью, может отныне не принимать во внимание моего мнения?
Ведь она сразу же отвергла мой первый совет и назначила Роберта Дадли, своего Робина, шталмейстером, на каковом
Я надеялась лишь на то, что Роберт не замедлит привезти ко двору свою деревенскую женушку Эми.
Елизавета, не пригласив ни меня, ни Джона сопровождать ее, поехала кататься по хэгфилдскому парку вдвоем с Робином, прежде чем мы все отправились в Лондон. «Ах, да что там, — уговаривала я себя. — У них так много общего, и пережить им обоим довелось немало. В конце концов, дружба так и останется дружбой. Несомненно, Елизавета хорошо усвоила урок о том, чем могут обернуться отношения с женатым мужчиной — вон как ей (а заодно и мне) пришлось мучиться из-за Тома Сеймура».
На нас с Джоном двадцатипятилетняя королева пролила свои милости щедрым дождем. Я стала хранительницей королевского гардероба и первой леди королевской опочивальни. Да, когда-то служанка, а затем камеристка Кэтрин Чамперноун Эшли, родом с далеких девонских пустошей, теперь, по велению моей милой Елизаветы, стала именоваться леди [74] . Мне подчинялись фрейлины королевы (все они происходили из благородных семейств).
В моем ведении находился гардероб ее величества (несколько месяцев я привыкала называть Елизавету этим титулом). А гардероб, несмотря на то что она пока носила простое платье без украшений, быстро пополнялся — он занимал огромный особняк на улице Блэкфрайарс в Лондоне, где и хранилось отныне множество великолепных разноцветных нарядов королевы. За короткое время я разработала стройную систему их размещения: рукава и корсеты висели в соответствии с цветом и стоимостью; юбки с фижмами и нижние юбки шли друг за другом согласно ткани и ширине. А еще были кружевные воротники, плащи, накидки, туфли… Такое изобилие приводило меня в смятение, поэтому вскоре я обзавелась множеством помощниц. Впрочем, я забегаю вперед.
74
В данном случае это должность, а не титул.
Прежде чем мы отправились из Хэтфилд-хауса в Лондон, Елизавета назначила Джона хранителем и распорядителем королевской личной сокровищницы (где находились ее драгоценности и столовые приборы из золота и серебра) — по иронии судьбы, эту прибыльную должность когда-то занимал Томас Кромвель. То была пожизненная синекура, давно учрежденная и очень почетная, она приносила пятьдесят фунтов годового дохода, а также четырнадцать двойных блюд ежедневно в счет положенного довольствия — благодаря такой щедрости мы получили возможность кормить собственных слуг и помощников. Бесплатное жилье в королевском дворце представляло собой уютные апартаменты из нескольких комнат, расположенных недалеко от покоев королевы. Единственное, что не устраивало лично меня: у нас обоих были помещения (а у Джона — и его кабинет) также и в Тауэре — только для того, чтобы Джон имел возможность регулярно проверять сохранность даров, преподнесенных короне, а равно и драгоценности самой королевы. И, разумеется, служба королеве подразумевала, что я снова
Как только мы прибыли в Лондон, Джон сразу занялся подготовкой коронационных регалий, хотя до торжественной церемонии оставалось еще два месяца.
Джон также был назначен первым дворянином личной свиты королевы, а я — первой дамой. Таким образом, под нашим началом находились все слуги, в каком бы дворце ни пребывала королева. Конечно, новые должности давали немалый доход, и — что еще важнее — теперь в мое владение перешли земли, которые Елизавета давно мечтала мне подарить: поместье в Дорсете, в Эбботсбери и в Милтоне, особняк в Осмингтоне и еще земельные наделы в Челдоне. Доходы от этих имений должны были обеспечить нас до конца дней. Воистину и Елизавета, и я вознеслись из грязи в князи. Я теперь стала весьма обеспеченной женщиной и сразу же послала в Девон двух стражей с письмом и кошелем денег для отца и его детей.
И вот процессия новых придворных и слуг королевы — сразу за ее величеством ехали мой Джон и Робин Дадли — медленно двинулась из Хэтфилд-хауса в Лондон. Все мои мысли были заняты предстоящими переменами при новом правлении; кроме того, надо было организовать похороны Марии и коронацию Елизаветы — и то, и другое в Вестминстерском аббатстве.
Даже здесь, на проселочных дорогах, люди бурно приветствовали королеву. От радости я то улыбалась, то плакала. Как спас и благословил нас милосердный Господь Бог! Наконец-то можно ничего не бояться! И, конечно же, несчастную, разоренную Англию ожидало благословенное царствование королевы Елизаветы.
Два месяца спустя весь Лондон снова приветствовал новую королеву: наша кавалькада проследовала в Тауэр, откуда завтра по традиции начнется торжественная процессия по случаю коронации Елизаветы в Вестминстерском аббатстве. Мы с Джоном переглянулись, проезжая через ворота Тауэра, откуда вышли на свободу после своего заточения, в тот день, когда познакомились с Сесилом. Я вспомнила события более ранние, когда была здесь с королевой Анной перед ее коронацией, уже четверть века тому назад. Я молилась о том, чтобы Елизавета не испытывала никакого страха — ну и глупа же я была! С ее губ не сходила улыбка, она махала своим подданным рукой, восседая на белоснежном скакуне, которого выбрал для нее Роберт Дадли.
Но вот Лондон остался позади, ворота Тауэра затворились, мы все спешились, и я заметила, как Елизавета замерла и окинула взглядом лужайку, Тауэр-Грин, где прежде стоял эшафот. Я посмотрела на дворец, перестроенный Генрихом для коронации ее матери, а потом служивший тюрьмой и для Анны, и для самой Елизаветы. Наконец новая королева вошла во дворец, и я, быстро поцеловавшись с Джоном, поспешила за ней, а он остался с Робертом — проверить, всех ли лошадей увели на конюшни и хорошо ли их там устроили.
Был четырнадцатый день января месяца года 1559-го. За два месяца до этого, по прибытии в Лондон, мы сперва расположились в огромном Сомерсет-хаусе, ожидая, пока приготовят дворец Уайтхолл. Оттуда вывезли мебель королевы Марии, покои проветрили, почистили все туалетные комнаты и замазали многочисленные глазки в стенах, спрятанные под шпалерами. Елизавета, впрочем, велела рабочим не трогать потайные лестницы и переходы, устроенные ее отцом в Уайтхолле и Гемптон-корте.
На Рождество мы перебрались в сильно изменившийся Уайтхолл. Елизавета призналась мне, что ей не терпится побывать во всех своих многочисленных дворцах и поместьях. А мы с Джоном очень грустили по Хэтфилду и Энфилд-хаусу, таким уютным и милым. Да простит нам Господь Бог, но мы с Джоном охотно отказались бы от всех щедро пожалованных нам ее величеством поместий, променяв их на один только Энфилд.