Королевская семья и церемониальное пространство раннестюартовской монархии
Шрифт:
Известно, что регулярно увеличивавшийся в первой половине XV века объем прямых финансовых операций, связанных с обслуживанием королевского двора, привел к их неизбежной централизации и образованию так называемого вестминстерского депозитария. Уже к середине этого столетия казначей Королевской палаты, продолжая формально совмещать свою основную должность с обязанностями хранителя королевского кошелька, передает функции обеспечения личных потребностей короля йомену мантии [94] .
94
Судя по всему, объем финансовых полномочий, принадлежавших йомену мантии, был достаточно велик уже в последнее десятилетие правления Генриха VI. Иначе трудно объяснить, как Уильям Гримбсби, занимавший этот пост более 15 лет, стал в последние годы своей жизни сначала камеральным казначеем, а затем и вторым лицом в самом Казначействе: и тот, и другой пост требовали серьезных навыков практической работы. (A Collection of Ordinances and Regulations… P. 18).
В таком частичном разделении двух расходных статей камерального бюджета пока еще не было намека на предстоящее обособление Личной палаты, но тенденция на известное разобщение камеральных казначеев и самого монарха уже намечалась. Если Эдуард IV все еще рассматривал палатных казначеев в качестве основной отвечающей за его личные расходы инстанции, именно
Пренебрежение тонкостями необходимой процедуры лишь в большей мере дистанцировало верховную власть и придворного казначея, оставляя саму структуру королевских финансов неизменной. Только в условиях институционального отделения Личной палаты от прочих ведомств нарушаемая формальность приобретала черты более серьезного системного сдвига, определяя соответствующее позиционирование финансовых органов короны. В таких условиях финансовая служба Личной палаты монарха могла противопоставляться или же уподобляться другим финансовым инстанциям, контролировавшим доходную и расходную составляющие всей «экономики» королевского двора. Независимо от форм возникающего на этой почве противоборства грум/джентльмен мантии неизбежно обретал определенные связанные с этой сферой полномочия и нередко становился финансовым экспертом короля.
Механизмы такого противоборства пока еще недостаточно известны, но ранние Тюдоры, судя по всему, предпочитали вариант административного укрепления обособленной Личной палаты. В таком случае ее вновь образуемые службы выстраивались по аналогии и, следовательно, уподоблялись иным финансовым инстанциям двора [95] . Такие предпочтения могли определять структурное перераспределение и частичную автономизацию уже известных полномочий [96] и лишь затем – усовершенствование уже существовавших к тому времени альтернативных органов финансового управления и контроля. Вариант перераспределения – так называемая «реформа Комптона» оказалась тупиковой, поскольку нарушила желательную в таких случаях субординацию финансовых служб и характерную для Тюдоров тенденцию к централизации основных доходов короны. Вариант усовершенствования – «реформа Норриза» [97] , мобилизуя финансовый потенциал свободных от камеральной опеки королевских депозитариев, способствовала их последующей де-автономизации [98] . Это означало, что контролируемые личными казначеями «депозиты» английских государей не только встраивались в существовавшую к тому времени систему королевских финансов, но и становились важнейшим источником ее внутреннего кредитования. Сохранявшаяся при этом автономия платежных средств Личной палаты не исключала их последующей централизации [99] .
95
Об этом более подробно: Starkey D. Court and Government // Revolution Reassessed. Revisions in the History of Tudor Government and Administration/ ed. by C. Coleman, D. Starkey. Oxford, 1986. P. 29–59.
96
Так, Генрих VII ограничился изъятием поступлений от прерогативных прав короны, восстановив тем самым известный водораздел между домениальными и всеми прочими доходами монарха. При Генрихе VIII, напротив, финансовая деятельность Королевской палаты настолько истощилась (реформа Комптона), что потребовалась срочная реформа (Норриз). См.: Starkey D. Intimacy and Innovation… P. 83–87.
97
HLP. Vol. IV. Pt. I. P. 2002.
98
The Privy Purse Expenses of King Henry VIII / ed. by N. Nicolas. London, 1827.
99
Elton G. The Tudor Constitution. Cambridge, 1960. P. 142–143. O сохранении тенденции при «малых» Тюдорах см.: Hoak D. The History of Tudor Court: the King’s Coffers and the King’s Purse, 1542–1553 // The Journal of British Studies. 1987. Vol. 26. No. 2. P. 2008–2231.
Финансовому усилению Личной палаты во многом сопутствовали административные преобразования, связанные главным образом с центральным делопроизводством [100] . Известно, что уже во второй половине XV века с развитием практики использования королевской печатки (signet), заменившей многочисленные к тому времени малые печати, основным «рабочим» местом королевского секретаря становится Личная палата монарха. Начиная с Эдуарда IV английские государи весьма неохотно носили ее, как требовал того обычай, на указательном пальце и предпочитали держать ее среди прочих драгоценностей в специально отведенном для этого сундуке. Как правило, ключ от небольшого ларца, в котором в бархатном мешочке лежал сам перстень с эмблемой монарха, хранился сначала у йомена, а затем и у грума мантии. Судя по всему, именно он извлекал печатку из ларца и передавал ее секретарю, а тот с согласия короля скреплял ею необходимые документы [101] .
100
Elton G. The Tudor Revolution in Government. Cambridge, 1953. P. 56–59.
101
Otway-Ruthven J. The King’s Secretary and the Signet Office in the Fifteenth Century. Cambridge, 1939. P. 39.
Уже в начале XVI века подобная практика санкционирования государственных бумаг вытесняется использованием личной подписи монарха (sign manual) [102] . Первоначально в новых условиях секретарь по-прежнему отвечал за их подготовку и сам, возможно, при помощи клерков доставлял их в Личную палату, переправляя затем подлежащие скреплению Большой королевской печатью бумаги обратно в Канцелярию. При этом грум мантии не только сортировал доставленные документы, но и в определенной последовательности подносил их на подпись монарху.
102
Starkey D. Court and Government… P. 46–48.
Значительный рост объемов официального делопроизводства при Генрихе VIII способствовал перераспределению полномочий между секретарем и грумом мантии. Из-за известной неприязни короля к «бумажной работе» [103] значительная часть государственных документов стала визироваться без его непосредственного участия. Для этого был учрежден пост специального клерка палаты, который, владея навыками каллиграфии, воспроизводил на официальных бумагах образцы подписи монарха, которые хранил на отдельных листах грум мантии. При этом отбор соответствующих бумаг и предназначавшихся для них вариантов подписи осуществлялся совместно секретарем и грумом. При Кромвеле такие клише были заменены факсимильной печатью (dry stamp). Оставшаяся на хранении у грума мантии, она оперативно использовалась одним из двух деливших должностные обязанности секретаря клерком (chef de chamber) [104] . Тот не только визировал ею предназначавшиеся для этого бумаги, но и вносил подтверждающую такое действие краткую запись в учрежденный для этих целей регистр Личной палаты (docket book) [105] . Наличие такой записи считалось необходимым условием для их передачи в Канцелярию и, следовательно, являлось обязательной формальностью для инициирования любого центрального делопроизводства.
103
HLP. Vol. III. Pt. II. P. 1399.
104
HLP. Vol. IX. P. 905.
105
HLP. Vol. XI. P. 227; Vol. XII. Pt. I. P. 1315; Vol. XIII. Pt. I. P. 332; Vol. XIV. Pt. II. P. 201.
Усиление различных форм внутрикамерального администрирования в системе центрального управления не только мобилизовало оставшийся нерастраченным потенциал придворных «матричных» институтов, но и свидетельствовало о сохранении патримониальных основ верховной власти и о известных недостатках ее публично-правовых проявлений [106] . Солидарные механизмы использования внутрикамеральных методов администрирования, как правило, могли переплетаться с ограничивающими и персонифицирующими их инструментальную базу стратегиями. При этом реанимировались характерные для куриальной стадии развития королевского двора варианты прямого делегирования полномочий, заменявшие или оттеснявшие любые опосредованные самой системой центрального управления должностные назначения. Содержание таких стратегий усложнялось формирующимися представлениями о «физическом» и «политическом» теле короля, определяя оттенки складывавшихся таким образом предпочтений верховной власти.
106
Впервые такие наблюдения были сделаны на французском материале: Хачатурян Н. А. Сословно-представительная монархия во Франции XIII–XV веков. М., 1989. С. 169–181, а затем вписаны в более широкий историко-культурный контекст: Власть и общество в Западной Европе в Средние века. С. 8–14; 169–178).
Отношение к титулам знати как частицам корпоративного титула короны [107] позиционировало отличавшихся благородным происхождением джентльменов Личной палаты как «жемчужин», украшавших «естественное» тело короля. В повсеместно присутствующем акценте на их почти «интимной» пространственно-физической близости к государю угадывались черты, определявшие особую форму доверительных связей с монархом. При таком подходе занимаемые джентльменами должности могли восприниматься как атрибуты, а с учетом популярных в то время неоплатонических спекуляций и как акциденции «политического» государева тела, выражавшие полноту и непосредственный характер связанных с ними полномочий. Оставаясь одновременно необходимым и достаточным условием, подобные близость и полнота определяли отношение к джентльменам палаты как особому королевскому «manrede» [108] – особому сообществу верных слуг и единомышленников.
107
Федоров С. Е. Пэрское право: особенности нормативной практики в Англии раннего Нового времени // Правоведение. 1996. № 2. С. 112.
108
HLP. Vol. XIII. Pt. I. P. 505. Весьма показательно, что учрежденный в ходе камеральных реформ 1539–1540 годов институт королевских гвардейцев также воспринимался как особая часть королевского «manrede» и формировался в основном из ресурсов Личной палаты монарха (HLP. Vol. XIX. Pt. II. P. 524).
Возрождение ушедших в прошлое традиций королевской свиты накладывало известный отпечаток на всю систему должностных назначений джентльменов за пределами придворного пространства. Очевидно, можно говорить о существовании некой градации, влиявшей на характер большинства «первичных» некамеральных продвижений. Наиболее частым было использование джентльменов в качестве стюардов домениальных владений короны, а затем и конфискованных церковных земель [109] . При этом, как правило, особая привлекательность таких должностей определялась их потенциальными возможностями формировать за счет местных ресурсов ливрейные свиты короля и обеспечивать тем самым любые формы прямого военного или «полицейского» контроля [110] . Генрих VIII активно использовал таких стюардов для активизации различных звеньев крайне не развитой местной администрации, назначая их мировыми судьями и шерифами в графства [111] , развивал характерные для ренессансных дворов Европы формы «камеральной» дипломатии [112] .
109
HLP. Vol. XI. P. 580; Vol. XIII. Pt. I. P. 505. Vol. XIX. Pt. I. P. 275. Bernard G. The Rise of Sir William Compton, Early Tudor Courtier // English Historical Review. 1981. Vol. 96. P. 759–762.
110
HLP. Vol. I. Pt. II. P. 1948, 2051, 2301; Vol. XI. P. 580.
111
Starkey D. Intimacy and Innovation… P. 85–86.
112
Известны имена, по меньшей мере, шести джентльменов, участвовавших в «камеральном» обмене между английским и французским дворами. Каждый из них, пребывая достаточно длительное время в ближайшем окружении иностранного государя, как правило, становился членом его ближайшего окружения и наравне с другими исполнял различного рода обязанности, оставаясь при этом посланником своего монарха (HLP. Vol. III. Pt. I. P. 111, 246; Vol. III. Pt. II. P. 641, 3360, 3434). Помимо этого, джентльмены успешно внедрялись в состав дипломатических миссий, зачастую оттесняя юристов и клириков, по обыкновению, доминировавших в посольствах, или же образуя совместно с ними очень эффективные тандемы. Об этом более подробно: Starkey D. Representation through Intimacy // Symbols and Sentiments/ ed. by I. Lewis. London, 1977. P. 82.