Королевская страсть (Цыганский барон)
Шрифт:
— Вы загадочны, как сфинкс. Чем же мы можем вам служить? — сухо осведомился принц.
Казалось, он хочет избавиться от нее. Это было совсем не то, на что рассчитывала Мара. Она вскинула на него взгляд, полный паники.
— Я… я не знаю. Я… никак не могу вспомнить, кто я и где живу.
— У вас не парижский выговор, но голос приятный, напевный, как старинная колыбельная. В вашей провинции все так говорят?
Еще одна ловушка.
— Я не знаю.
Разумеется, она знала. Она говорила по-французски с акцентом жителей Луизианы, более близким к говору парижан прошедшего столетия, а не нынешнего, 1847 года. О, она прекрасно владела современным языком: между Парижем и Новым Орлеаном поддерживались постоянные торговые связи, но новоорлеанский говор был более медлительным,
Мара подолгу жила в Новом Орлеане, куда приезжала с плантации своего отца, расположенной неподалеку от Сент-Мартинвилля, и останавливалась в доме своей бабушки, Элен Делакруа. Ее дебют состоялся в здании оперного театра, где она появилась в белоснежном туалете, с белыми розами в волосах, окруженная друзьями, родственниками и многочисленными поклонниками, изо всех сил старавшимися сделать первый вечер ее появления в большом свете незабываемым. Теперь ей казалось, что все это было в другой жизни.
Андре Делакруа, ее отец, всегда сопровождал ее в Новый Орлеан, но редко задерживался в городе больше чем на неделю. У него душа не лежала к забавам и развлечениям, которыми так наслаждались Мара и ее бабушка. Он предпочитал тишину своей плантации, бескрайние поля сахарного тростника. По словам бабушки Элен, в молодости, еще до женитьбы, Андре Делакруа был совсем другим.
Его жена, мать Мары, была родом из Ирландии. Это была молчаливая женщина с глазами цвета тумана над бухтой Гэлуэй и даром предвидения. Брак между ними считался мезальянсом: французские креолы, потомки переселенцев из Франции, родившиеся на американской земле, смотрели на ирландцев как на неотесанных дикарей. Никто точно не знал, какие чувства питал Андре Делакруа к ирландке, но он увез ее на свою плантацию и всегда выказывал по отношению к ней доброту и уважение.
Ей этого оказалось мало. Мать Мары вскоре обнаружила, что сердце мужа много лет назад было отдано другой женщине — Анжелине Фортен, отнятой у него при странных обстоятельствах балканским принцем Рольфом из Рутении, посетившим с визитом Луизиану. Когда родилась Мара, Андре, с несвойственным ему обычно упорством, настоял, чтобы Анжелина, давно уже находившаяся в далекой Рутении, стала крестной матерью девочки. Мать Мары запротестовала. Связь с Рутенией ничего не принесет им, кроме горя, уверяла она. Но Андре не стал ее слушать. Крестница получила обычный набор подарков — от серебряной ложечки до драгоценных кружев — от женщины, к тому времени ставшей королевой Рутении. Она неизменно присылала подарки на день рождения Мары, иногда сопровождавшиеся дружелюбной, полной тепла запиской. Никаких других контактов не было.
Постепенно Морин О'Коннор Делакруа стала замыкаться в себе. Она отказывалась спускаться в гостиную, когда в доме были гости, никогда не принимала участия в светских мероприятиях. Свою дочь она называла Марой, а не Мари Анжелиной. Потом девочку так же стали называть слуги (это было проще выговорить) и даже отец. Морин перестала петь Маре колыбельные на гэльском наречии, перестала есть за одним столом с мужем и дочерью, предпочитая завтракать, обедать и ужинать у себя в комнате, иногда в присутствии своего духовника. Она умерла от лихорадки, тихо отошла в мир иной, когда Маре было десять лет, и все о ней забыли.
Мара выросла в атмосфере открытого обожания, которым окружал ее отец, под любовным присмотром доброй и благоразумной бабушки. Она объезжала плантацию вместе с отцом, семеня вслед за его жеребцом на белом пони, она ездила с бабушкой Элен в Новый Орлеан, наряженная по-взрослому, под вуалью, защищающей ее нежную кожу от солнца. До двенадцати лет она училась в школе при монастыре, где ее приучили к самодисциплине, хотя иногда она вела себя, как избалованный, упрямый ребенок.
К пятнадцати годам она получила уже три предложения руки и сердца, однако Андре не спешил выдать дочку замуж и отослал ее в институт благородных девиц в Мобиле. Там ее обучили всевозможным правилам этикета и множеству полезных навыков, из которых самым приятным оказалось умение флиртовать. Раньше Мара не задумывалась над тем, какое впечатление производит ее внешность на молодых людей, но теперь, практикуясь на братьях, кузенах и друзьях, приезжавших навестить ее одноклассниц, впервые ощутила пьянящую власть своего очарования. Привыкнув к постоянному общению с отцом, она совершенно не испытывала стеснения в обществе мужчин.
Когда она вернулась в Сент-Мартинвилль летом 1844 года, поклонники стали осаждать ее как осы, привлеченные душистым ароматом спелого, наливного яблочка. Гордый ее успехами, Андре ни в чем ее не ограничивал. Она держалась в рамках благоразумия, но все ее время было занято бесконечными верховыми прогулками и поездками в карете, пикниками, чаепитиями и балами.
Через несколько недель у нее скопилось столько букетов, что их хватило бы на целый сад, столько сонетов, воспевающих ее красоту, что из них можно было составить увесистый том, и столько коробок шоколада, что ее горничная сильно прибавила в весе. Молодые люди состязались в ловкости, похищая у нее перчатки, носовые платки, ленточки, цветы из прически. По слухам, из-за нее состоялось по крайней мере две дуэли. Один из дуэлянтов впоследствии появился в обществе с рукой на перевязи из романтического черного шелкового платка. Мара никогда не позволяла мужчинам никаких вольностей, им разрешалось разве что поцеловать ее пальцы или обхватить за талию в вальсе, но тем не менее поползли слухи, что она слишком легкомысленна, что ведет себя излишне вольно и кончит, без сомнения, очень плохо.
Это никак на нее не повлияло. Даже если бы Мара знала, что о ней говорят в обществе, о последствиях она не задумывалась: она просто наслаждалась жизнью. Прошел год, за ним второй, а она по-прежнему не выказывала желания угомониться. И вот настал час расплаты.
Деннис Малхелланд был одним из самых настойчивых ее кавалеров. Он был из тех, кого называют смутьянами: горячий, обидчивый, вечно лезущий в драку. Он закончил военный колледж Джефферсона в Миссисипи и всякий раз, как Мара отвечала отказом на его очередное предложение, заговаривал об уходе в армию, которой в то время приходилось участвовать в бесконечных стычках на границе между Соединенными Штатами и Мексикой. Он хотел, чтобы она принадлежала ему одному, но Мара сомневалась, что из него выйдет хороший муж, и держала его на расстоянии. Его чрезмерная пылкость пугала ее. К тому же, хотя он прекрасно танцевал и был великолепным наездником, ей не нравилось, какой хвастается своими многочисленными дуэлями и похождениями на скандально известной Гэллатин-стрит в Новом Орлеане.
Это случилось жарким вечером в конце мая. Мара устроила сине-золотой костюмированный бал: сам зал, маски, программки, женские наряды — все было украшено особой отделкой, синей с золотом. Бал имел оглушительный успех, не только вся подъездная аллея, но и улица в оба конца была запружена каретами. Но вечер выдался знойный и душный, в воздухе чувствовалось приближение грозы. Из-за скопления народа в бальном зале совершенно нечем было дышать. Музыканты сыграли один за другим несколько быстрых танцев, закончив полькой. Мара танцевала до упаду и совершенно запыхалась: ее корсет был затянут слишком туго. Она остановилась у окна, тяжело дыша и обмахиваясь веером. Тут к ней подошел Деннис и предложил прогуляться.
Но на прогулку это было совсем не похоже. Он чуть не силой потащил ее за собой к летнему домику, утопающему в розах на некотором расстоянии от усадебного дома. Оказавшись внутри, Деннис опять сделал предложение, но на этот раз предъявил ей ультиматум. Жребий брошен, сказал он, он вступил в армию и должен отправиться к месту службы, однако перед уходом хочет сделать ее своей женой.
Мара попыталась отвлечь его шуткой, но не тут-то было. Возмущенный ее нежеланием принимать его всерьез, Деннис крепко обхватил ее обеими руками, притянул к себе и принялся покрывать ее лицо поцелуями. Сперва Мара только удивилась, но удивление быстро сменилось паникой. Она никак не могла отдышаться. Она отталкивала его, но он ее не отпускал, лишь бормотал себе под нос, проклиная ее кокетство, сбивающее мужчин с толку. В следующую секунду она упала в обморок — в точности, как те бесхребетные создания, которых она так презирала.